author
stringclasses 188
values | title
stringlengths 0
2.43k
| poem_text
stringlengths 33
3.83k
| accentuation
stringlengths 36
4.26k
|
|---|---|---|---|
Иннокентий Анненский | Мелодия для арфы | Мечту моей тоскующей любви
Твои глаза с моими делят немо...
О белая, о нежная, живи!
Тебя сорвать мне страшно, хризантема.
Но я хочу, чтоб ты была одна,
Чтоб тень твоя с другою не сливалась
И чтоб одна тобою любовалась
В немую ночь холодная луна... | Мечту́ мое́й тоску́ющей любви́
Твои́ глаза́ с мои́ми де́лят не́мо...
О бе́лая, о не́жная, живи́!
Тебя́ сорва́ть мне стра́шно, хризанте́ма.
Но я́ хочу́, чтоб ты́ была́ одна́,
Чтоб те́нь твоя́ с друго́ю не слива́лась
И что́б одна́ тобо́ю любова́лась
В нему́ю но́чь холо́дная луна́... |
Иннокентий Анненский | Миг | Столько хочется сказать,
Столько б сердце услыхало,
Но лучам не пронизать
Частых перьев опахала, -
И от листьев точно сеть
На песке толкутся тени...
Всё, - но только не глядеть
В том, упавший на колени.
Чу... над самой головой
Из листвы вспорхнула птица:
Миг ушёл - ещё живой,
Но ему уж не светиться. | Сто́лько хо́чется сказа́ть,
Сто́лько б се́рдце услыха́ло,
Но луча́м не прониза́ть
Ча́стых пе́рьев опаха́ла, -
И от ли́стьев то́чно се́ть
На песке́ толку́тся те́ни...
Всё́, - но то́лько не гляде́ть
В то́м, упа́вший на коле́ни.
Чу́... над са́мой голово́й
Из листвы́ вспорхну́ла пти́ца:
Ми́г ушё́л - ещё́ живо́й,
Но ему́ уж не свети́ться. |
Иннокентий Анненский | Миражи | То полудня пламень синий,
То рассвета пламень алый,
Я ль устал от чётких линий
Солнце ль самое устало...
Но чрез полог темнолистый
Я дождусь другого солнца
Цвета мальвы золотистой
Или розы и червонца.
Будет взорам так приятно
Утопать в сетях зелёных,
А потом на тёмных клёнах
Зажигать цветные пятна.
Пусть миражного круженья
Через миг погаснут светы...
Пусть я - радость отражён,
Но не то ль и вы, поэты? | То́ полу́дня пла́мень си́ний,
То́ рассве́та пла́мень а́лый,
Я́ ль уста́л от чё́тких ли́ний
Со́лнце ль са́мое уста́ло...
Но чрез по́лог тѐмноли́стый
Я́ дожду́сь друго́го со́лнца
Цве́та ма́львы золоти́стой
Или ро́зы и черво́нца.
Бу́дет взо́рам та́к прия́тно
Утопа́ть в сетя́х зелё́ных,
А пото́м на тё́мных клё́нах
Зажига́ть цветны́е пя́тна.
Пу́сть мира́жного круже́нья
Че́рез ми́г пога́снут све́ты...
Пу́сть я - ра́дость отражё́н,
Но не то́ ль и вы́, поэ́ты? |
Иннокентий Анненский | Мифотворцу — на башню | Где розовела полоса,
Одни белесые отсветы...
Бегут на башню голоса,
Но, ослабев, чуть шепчут: "Где ты?"
А там другой Жилец уж - сед
И слеп с побрызгов белой краски,
И смотрят только губы маски
Из распахнувшихся газет.
Седой!.. Пора... Седому - мат...
Июль углей насыпал в яме,
И ночью, чёрен и лохмат,
Вздувает голубое пламя...
Где розовела полоса,
Там знойный день в асфальте пытан.
Бегут на башню голоса...
А сверху шёпот: "Тише - спит он". | Где розове́ла полоса́,
Одни́ беле́сые отсве́ты...
Бегу́т на ба́шню голоса́,
Но, ослабе́в, чуть ше́пчут: "Где́ ты?"
А та́м друго́й Жиле́ц уж - се́д
И сле́п с побры́згов бе́лой кра́ски,
И смо́трят то́лько гу́бы ма́ски
Из распахну́вшихся газе́т.
Седо́й!.. Пора́... Седо́му - ма́т...
Ию́ль угле́й насы́пал в я́ме,
И но́чью, чё́рен и лохма́т,
Вздува́ет голубо́е пла́мя...
Где розове́ла полоса́,
Там зно́йный де́нь в асфа́льте пы́тан.
Бегу́т на ба́шню го́лоса...
А све́рху шё́пот: "Ти́ше - спи́т он". |
Иннокентий Анненский | Мой стих | Недоспелым поле сжато;
И холодный сумрак тих...
Не теперь... давно когда-то
Был загадан этот стих...
Не отгадан, только прожит,
Даже, может быть, не раз,
Хочет он, но уж не может
Одолеть дремоту глаз.
Я не знаю, кто он, чей он,
Знаю только, что не мой, -
Ночью был он мне навеян,
Солнцем будет взят домой.
Пусть подразнит - мне не больно:
Я не с ним, я в забытьи...
Мук с меня и тех довольно,
Что, наверно, все - мои...
Видишь - он уж тает, канув
Из серебряных лучей
В зыби млечные туманов...
Не тоскуй: он был - ничей. | Нѐдоспе́лым по́ле сжа́то;
И холо́дный су́мрак ти́х...
Не тепе́рь... давно́ когда́-то
Бы́л зага́дан э́тот сти́х...
Не отга́дан, то́лько про́жит,
Да́же, мо́жет бы́ть, не ра́з,
Хо́чет о́н, но у́ж не мо́жет
Одоле́ть дремо́ту гла́з.
Я́ не зна́ю, кто́ он, че́й он,
Зна́ю то́лько, что́ не мо́й, -
Но́чью бы́л он мне́ наве́ян,
Со́лнцем бу́дет взя́т домо́й.
Пу́сть подра́знит - мне́ не бо́льно:
Я́ не с ни́м, я в забытьи́...
Му́к с меня́ и те́х дово́льно,
Что́, наве́рно, все́ - мои́...
Ви́дишь - о́н уж та́ет, ка́нув
Из сере́бряных луче́й
В зы́би мле́чные тума́нов...
Не тоску́й: он бы́л - ниче́й. |
Иннокентий Анненский | Морис Роллина. Библиотека | Я приходил туда, как в заповедный лес:
Тринадцать старых ламп, железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес.
Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,
Казалось, целый мир заснул иль опустел;
Там стали креслами тринадцать мёртвых тел.
Тринадцать жёлтых лиц со стен за мной следили.
Оттуда, помню, раз в оконный переплёт
Я видел лешего причудливый полёт,
Он извивался весь в усильях бесполезных:
И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, -
И пробили часы тринадцать раз железных
Средь запустения проклятых этих стен. | Я приходи́л туда́, как в запове́дный ле́с:
Трина́дцать ста́рых ла́мп, желе́зных и ова́льных,
Там пролива́ли бле́ск мерца́ний погреба́льных
На векову́ю пы́ль забве́нья и чуде́с.
Трево́ги та́йные мой бе́дный у́м гвозди́ли,
Каза́лось, це́лый ми́р засну́л иль опусте́л;
Там ста́ли кре́слами трина́дцать мё́ртвых те́л.
Трина́дцать жё́лтых ли́ц со сте́н за мно́й следи́ли.
Отту́да, по́мню, ра́з в око́нный пѐреплё́т
Я ви́дел ле́шего причу́дливый полё́т,
Он извива́лся ве́сь в уси́льях бесполе́зных:
И содрогну́лась мы́сль, почу́яв тя́жкий пле́н, -
И про́били часы́ трина́дцать ра́з желе́зных
Средь запусте́ния прокля́тых э́тих сте́н. |
Иннокентий Анненский | На воде | То луга ли, скажи, облака ли, вода ль
Околдована жёлтой луною:
Серебристая гладь, серебристая даль
Надо мной, предо мною, за мною...
Ни о чем не жалеть... Ничего не желать...
Только б маска колдуньи светилась
Да клубком её сказка катилась
В серебристую даль, на сребристую гладь. | То луга́ ли, скажи́, облака́ ли, вода́ ль
Околдо́вана жё́лтой луно́ю:
Серебри́стая гла́дь, серебри́стая да́ль
Надо мно́й, предо мно́ю, за мно́ю...
Ни о че́м не жале́ть... Ничего́ не жела́ть...
Только б ма́ска колду́ньи свети́лась
Да клубко́м её ска́зка кати́лась
В серебри́стую да́ль, на сребри́стую гла́дь. |
Иннокентий Анненский | На закате | Покуда душный день томится, догорая,
Не отрывая глаз от розового края...
Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:
Я не допил ещё тоски твоей до дна...
Мне надо струн твоих: они дрожат печальней
И слаще, чем листы на той берёзе дальней...
Чего боишься ты? Я призрак, я ничей...
О, не вноси ко мне пылающих свечей...
Я знаю: бабочки дрожащими крылами
Не в силах потушить мучительное пламя,
И знаю, кем огонь тот траурный раздут,
С которого они сожжённые падут...
Мне страшно, что с огнём не спят воспоминанья,
И мёртвых бабочек мне страшно трепетанье. | Поку́да ду́шный де́нь томи́тся, догора́я,
Не отрыва́я гла́з от ро́зового кра́я...
Побу́дь со мно́й грустна́, побу́дь со мно́й одна́:
Я не допи́л ещё́ тоски́ твое́й до дна́...
Мне на́до стру́н твои́х: они́ дрожа́т печа́льней
И сла́ще, че́м листы́ на то́й берё́зе да́льней...
Чего́ бои́шься ты́? Я при́зрак, я́ ниче́й...
О, не вноси́ ко мне́ пыла́ющих свече́й...
Я зна́ю: ба́бочки дрожа́щими крыла́ми
Не в си́лах потуши́ть мучи́тельное пла́мя,
И зна́ю, ке́м ого́нь тот тра́урный разду́т,
С кото́рого они́ сожжё́нные паду́т...
Мне стра́шно, что́ с огнё́м не спя́т воспомина́нья,
И мё́ртвых ба́бочек мне стра́шно трепета́нье. |
Иннокентий Анненский | На северном берегу | Бледнеет даль. Уж вот он - день разлуки,
Я звал его, а сердцу всё грустней...
Что видел здесь я, кроме зла и муки,
Но всё простил я тихости теней.
Всё небесам в холодном их разливе,
Лазури их прозрачной, как недуг,
И той меж ив седой и чахлой иве -
Товарищам непоправимых мук.
И грустно мне, не потому, что беден
Наш пыльный сад, что выжжены листы,
Что вечер здесь так утомлённо бледен,
Так мертвы безуханные цветы,
А потому, что море плещет с шумом,
И синевой бездонны небеса,
Что будет там моим закатным думам
Невмоготу их властная краса... | Бледне́ет да́ль. Уж во́т он - де́нь разлу́ки,
Я зва́л его́, а се́рдцу всё́ грустне́й...
Что ви́дел зде́сь я, кро́ме зла́ и му́ки,
Но всё́ прости́л я ти́хости тене́й.
Всё небеса́м в холо́дном и́х разли́ве,
Лазу́ри и́х прозра́чной, ка́к неду́г,
И то́й меж и́в седо́й и ча́хлой и́ве -
Това́рищам непоправи́мых му́к.
И гру́стно мне́, не потому́, что бе́ден
Наш пы́льный са́д, что вы́жжены листы́,
Что ве́чер зде́сь так утомлё́нно бле́ден,
Так ме́ртвы безуха́нные цветы́,
А потому́, что мо́ре пле́щет с шу́мом,
И синево́й бездо́нны небеса́,
Что бу́дет та́м мои́м зака́тным ду́мам
Невмоготу́ их вла́стная краса́... |
Иннокентий Анненский | Братские могилы | Волны тяжки и свинцовы,
Кажет тёмным белый камень,
И куёт земле оковы
Позабытый небом пламень.
Облака повисли с высей,
Помутнелы — ослабелы,
Точно кисти в кипарисе
Над могилой сизо-белы.
Воздух мягкий, но без силы,
Ели, мшистые каменья...
Это — братские могилы,
И полней уж нет забвенья. | Во́лны тя́жки и свинцо́вы,
Ка́жет тё́мным бе́лый ка́мень,
И куё́т земле́ око́вы
Позабы́тый не́бом пла́мень.
Облака́ пови́сли с вы́сей,
Помутне́лы — ослабе́лы,
То́чно ки́сти в кипари́се
Над моги́лой си́зо - бе́лы.
Во́здух мя́гкий, но без си́лы,
Е́ли, мши́стые каме́нья...
Э́то — бра́тские моги́лы,
И полне́й уж не́т забве́нья. |
Иннокентий Анненский | Ни яркий май, ни лира Фруга | Ни яркий май, ни лира Фруга,
Любви послушная игла
На тонкой ткани в час досуга
Вам эту розу родила.
Когда б из кружевного круга
Судьба ей вырваться дала,
Она б едва ли предпочла
Сиянье неба, зелень луга
Приюту Вашего стола. | Ни я́ркий ма́й, ни ли́ра Фру́га,
Любви́ послу́шная игла́
На то́нкой тка́ни в ча́с досу́га
Вам э́ту ро́зу родила́.
Когда́ б из кружевно́го кру́га
Судьба́ ей вы́рваться дала́,
Она́ б едва́ ли предпочла́
Сия́нье не́ба, зе́лень лу́га
Прию́ту Ва́шего стола́. |
Иннокентий Анненский | Ноша жизни светла и легка мне | Ноша жизни светла и легка мне,
И тебя я смущаю невольно;
Не за бога в раздумье на камне,
Мне за камень, им найденный, больно.
Я жалею, что даром поблёкла
Позабытая в книге фиалка,
Мне тумана, покрывшего стекла
И слезами разнятого, жалко.
И не горе безумной, а ива
Пробуждает на сердце унылость,
Потому что она, терпеливо
Это горе качая... сломилась. | Ноша жи́зни светла́ и легка́ мне,
И тебя́ я смуща́ю нево́льно;
Не за бо́га в разду́мье на ка́мне,
Мне за ка́мень, им на́йденный, бо́льно.
Я жале́ю, что да́ром поблё́кла
Позабы́тая в кни́ге фиа́лка,
Мне тума́на, покры́вшего сте́кла
И слеза́ми разня́того, жа́лко.
И не го́ре безу́мной, а и́ва
Пробужда́ет на се́рдце уны́лость,
Потому́ что она́, терпели́во
Это го́ре кача́я... сломи́лась. |
Иннокентий Анненский | Октябрьский миф | Мне тоскливо. Мне невмочь.
Я шаги слепого слышу:
Надо мною он всю ночь
Оступается о крышу.
И мои ль, не знаю, жгут
Сердце слезы, или это
Те, которые бегут
У слепого без ответа,
Что бегут из мутных глаз
По щекам его поблёклым,
И в глухой полночный час
Растекаются по стёклам. | Мне́ тоскли́во. Мне́ невмо́чь.
Я́ шаги́ слепо́го слы́шу:
На́до мно́ю о́н всю но́чь
Оступа́ется о кры́шу.
И мои́ ль, не зна́ю, жгу́т
Се́рдце сле́зы, или э́то
Те́, кото́рые бегу́т
У слепо́го без отве́та,
Что́ бегу́т из му́тных гла́з
По щека́м его́ поблё́клым,
И в глухо́й полно́чный ча́с
Растека́ются по стё́клам. |
Иннокентий Анненский | Опять в дороге | Когда высоко под дугою
Звенело солнце для меня,
Я жил унылою мечтою,
Минуты светлые гоня...
Они пугливо отлетали,
Но вот прибился мой звонок:
И где же вы, златые дали?
В тумане — юг, погас восток...
А там стена, к закату ближе,
Такая страшная на взгляд...
Она всё выше... Мы всё ниже...
"Постой-ка, дядя!"- "Не велят". | Когда́ высо́ко под дуго́ю
Звене́ло со́лнце для меня́,
Я жи́л уны́лою мечто́ю,
Мину́ты све́тлые гоня́...
Они́ пугли́во отлета́ли,
Но во́т приби́лся мо́й звоно́к:
И где́ же вы́, златы́е да́ли?
В тума́не — ю́г, пога́с восто́к...
А та́м стена́, к зака́ту бли́же,
Така́я стра́шная на взгля́д...
Она́ всё вы́ше... Мы́ всё ни́же...
"Посто́й-ка, дя́дя! " - " Не веля́т". |
Иннокентий Анненский | Осенняя эмаль | Сад туманен. Сад мой донят
Белым холодом низин.
Равнодушно он уронит
Свой венец из георгин.
Сад погиб...
А что мне в этом.
Если в полдень глянешь ты,
Хоть эмалевым приветом
Сквозь последние листы?.. | Са́д тума́нен. Са́д мой до́нят
Бе́лым хо́лодом низи́н.
Равноду́шно о́н уро́нит
Сво́й вене́ц из георги́н.
Са́д поги́б...
А что мне́ в этом.
Е́сли в по́лдень гля́нешь ты́,
Хо́ть эма́левым приве́том
Скво́зь после́дние листы́?.. |
Иннокентий Анненский | Падение лилий | Уж чёрной Ночи бледный День
Свой факел отдал, улетая:
Темнеет в небе хлопьев стая,
Но, веселя немую сень,
В камине вьётся золотая
Змея, змеёй перевитая.
Гляжу в огонь — работать лень:
Пускай по стенам, вырастая,
Дрожа, колеблясь или тая,
За тенью исчезает тень,
А сердцу снится тень иная,
И сердце плачет, вспоминая.
Сейчас последние, светлей
Златисто-розовых углей,
Падут минутные строенья:
С могил далёких и полей
И из серебряных аллей
Услышу мрака дуновенье...
В постель скорее!.. Там теплей,
А ты, волшебница, налей
Мне капель чуткого забвенья,
Чтоб ночью вянущих лилей
Мне ярче слышать со стеблей
Сухой и странный звук паденья. | Уж чё́рной Но́чи бле́дный Де́нь
Свой фа́кел о́тдал, улета́я:
Темне́ет в не́бе хло́пьев ста́я,
Но, веселя́ нему́ю се́нь,
В ками́не вьё́тся золота́я
Змея́, змеё́й перевита́я.
Гляжу́ в ого́нь — рабо́тать ле́нь:
Пуска́й по сте́нам, выраста́я,
Дрожа́, коле́блясь или та́я,
За те́нью исчеза́ет те́нь,
А се́рдцу сни́тся те́нь ина́я,
И се́рдце пла́чет, вспомина́я.
Сейча́с после́дние, светле́й
Злати́сто - ро́зовых угле́й,
Паду́т мину́тные строе́нья:
С моги́л далё́ких и поле́й
И из сере́бряных алле́й
Услы́шу мра́ка дунове́нье...
В посте́ль скоре́е!.. Та́м тепле́й,
А ты́, волше́бница, нале́й
Мне ка́пель чу́ткого забве́нья,
Чтоб но́чью вя́нущих лиле́й
Мне я́рче слы́шать со стебле́й
Сухо́й и стра́нный зву́к паде́нья. |
Иннокентий Анненский | Перед закатом | Гаснет небо голубое,
На губах застыло слово;
Каждым нервом жду отбоя
Тихой музыки былого.
Но помедли, день, врачуя
Это сердце от разлада!
Всё глазами взять хочу я
Из темнеющего сада...
Щётку жёлтую газона,
На гряде цветок забытый,
Разорённого балкона
Остов, зеленью увитый.
Топора обиды злые,
Всё, чего уже не стало...
Чтобы сердце, сны былые
Узнавая, трепетало... | Га́снет не́бо голубо́е,
На губа́х засты́ло сло́во;
Ка́ждым не́рвом жду́ отбо́я
Ти́хой му́зыки было́го.
Но поме́дли, де́нь, врачу́я
Э́то се́рдце от разла́да!
Всё́ глаза́ми взя́ть хочу́ я
Из темне́ющего са́да...
Щё́тку жё́лтую газо́на,
На гряде́ цвето́к забы́тый,
Разорё́нного балко́на
О́стов, зе́ленью уви́тый.
Топора́ оби́ды злы́е,
Всё́, чего́ уже́ не ста́ло...
Что́бы се́рдце, сны́ былы́е
Узнава́я, трепета́ло... |
Иннокентий Анненский | Печальная страна | Печален из меди
Наш символ венчальный,
У нас и комедий
Финалы печальны...
Весёлых соседей
У нас инфернальны
Косматые шубы...
И только... банальны
Косматых медведей
От трепетных снедей
Кровавые губы. | Печа́лен из ме́ди
Наш си́мвол венча́льный,
У на́с и коме́дий
Фина́лы печа́льны...
Весё́лых сосе́дей
У на́с инферна́льны
Косма́тые шу́бы...
И то́лько... бана́льны
Косма́тых медве́дей
От тре́петных сне́дей
Крова́вые гу́бы. |
Иннокентий Анненский | Погребение проклятого поэта | Если тело твоё христиане,
Сострадая, земле предадут,
Это будет в полночном тумане,
Там, где сорные травы растут.
И когда на немую путину
Выйдут чистые звёзды дремать,
Там раскинет паук паутину
И змеёнышей выведет мать.
По ночам над твоей головою
Не смолкать и волчиному вою.
Будет ведьму там голод долить,
Будут вопли её раздаваться,
Старичонки в страстях извиваться,
А воришки добычу делить. | Если те́ло твоё́ христиа́не,
Сострада́я, земле́ предаду́т,
Это бу́дет в полно́чном тума́не,
Там, где со́рные тра́вы расту́т.
И когда́ на нему́ю пути́ну
Выйдут чи́стые звё́зды дрема́ть,
Там раски́нет пау́к паути́ну
И змеё́нышей вы́ведет ма́ть.
По ноча́м над твое́й голово́ю
Не смолка́ть и волчи́ному во́ю.
Будет ве́дьму там го́лод доли́ть,
Будут во́пли её́ раздава́ться,
Старичо́нки в страстя́х извива́ться,
А вори́шки добы́чу дели́ть. |
Иннокентий Анненский | Поэзия (Над высью) | Над высью пламенной Синая
Любить туман Её лучей,
Молиться Ей, Её не зная,
Тем безнадёжно горячей,
Но из лазури фимиама,
От лилий праздного венца,
Бежать... презрев гордыню храма
И славословие жреца,
Чтоб в океане мутных далей,
В безумном чаяньи святынь,
Искать следов Её сандалий
Между заносами пустынь. | Над вы́сью пла́менной Сина́я
Люби́ть тума́н Её́ луче́й,
Моли́ться Е́й, Её́ не зна́я,
Тем безнадё́жно горяче́й,
Но из лазу́ри фимиа́ма,
От ли́лий пра́здного венца́,
Бежа́ть... презре́в горды́ню хра́ма
И сла̀восло́вие жреца́,
Чтоб в океа́не му́тных да́лей,
В безу́мном ча́яньи святы́нь,
Иска́ть следо́в Её́ санда́лий
Между зано́сами пусты́нь. |
Иннокентий Анненский | Поэту | В раздельной чёткости лучей
И в чадной слитности видений
Всегда над нами - власть вещей
С её триадой измерений.
И грани ль ширишь бытия
Иль формы вымыслом ты множишь,
Но в самом Я от глаз Не Я
Ты никуда уйти не можешь.
Та власть маяк, зовёт она,
В ней сочетались бог и тленность,
И перед нею так бледна
Вещей в искусстве прикровенность.
Нет, не уйти от власти их
За волшебством воздушных пятен,
Не глубиною манит стих,
Он лишь как ребус непонятен.
Красой открытого лица
Влекла Орфея пиерида.
Ужель достойны вы певца,
Покровы кукольной Изиды?
Люби раздельность и лучи
В рождённом ими аромате.
Ты чаши яркие точи
Для целокупных восприятий. | В разде́льной чё́ткости луче́й
И в ча́дной сли́тности виде́ний
Всегда́ над на́ми - вла́сть веще́й
С её́ триа́дой измере́ний.
И гра́ни ль ши́ришь бытия́
Иль фо́рмы вы́мыслом ты мно́жишь,
Но в са́мом Я́ от гла́з Не Я́
Ты никуда́ уйти́ не мо́жешь.
Та вла́сть мая́к, зовё́т она́,
В ней сочета́лись бо́г и тле́нность,
И пе́ред не́ю та́к бледна́
Веще́й в иску́сстве прикрове́нность.
Нет, не уйти́ от вла́сти и́х
За волшебство́м возду́шных пя́тен,
Не глубино́ю ма́нит сти́х,
Он ли́шь как ре́бус нѐпоня́тен.
Красо́й откры́того лица́
Влекла́ Орфе́я пиери́да.
Уже́ль досто́йны вы́ певца́,
Покро́вы ку́кольной Изи́ды?
Люби́ разде́льность и лучи́
В рождё́нном и́ми арома́те.
Ты ча́ши я́ркие точи́
Для целоку́пных восприя́тий. |
Иннокентий Анненский | Пусть для ваших открытых сердец | До сих пор это - светлая фея
С упоительной лирой Орфея,
Для меня это - старый мудрец.
По лицу его тяжко проходит
Бороздой Вековая Мечта,
И для мира немые уста
Только бледной улыбкой поводит. | До сих по́р это - све́тлая фе́я
С упои́тельной ли́рой Орфе́я,
Для меня́ это - ста́рый мудре́ц.
По лицу́ его тя́жко прохо́дит
Бороздо́й Векова́я Мечта́,
И для ми́ра немы́е уста́
Только бле́дной улы́бкой пово́дит. |
Иннокентий Анненский | С кровати | Просвет зелёно-золотистый
С кусочком голубых небес -
Весь полный утра, весь душистый,
Мой сад - с подушки - точно лес.
И ароматы... и движенье,
И шум, и блеск, и красота -
Зелёный бал - воображенья
Едва рождённая мечта...
Я и не знал, что нынче снова
Там, за окном, весёлый пир.
Ну, солнце, угощай больного,
Как напоило целый мир. | Просве́т зелё́но - золоти́стый
С кусо́чком голубы́х небе́с -
Весь по́лный у́тра, ве́сь души́стый,
Мой са́д - с поду́шки - то́чно ле́с.
И арома́ты... и движе́нье,
И шу́м, и бле́ск, и красота́ -
Зелё́ный ба́л - воображе́нья
Едва́ рождё́нная мечта́...
Я и не зна́л, что ны́нче сно́ва
Там, за окно́м, весё́лый пи́р.
Ну, со́лнце, угоща́й больно́го,
Как напои́ло це́лый ми́р. |
Иннокентий Анненский | С четырех сторон чаши | Нежным баловнем мамаши
То большиться, то шалить...
И рассеянно из чаши
Пену пить, а влагу лить...
Сил и дней гордясь избытком,
Мимоходом, на лету
Хмельно-розовым напитком
Усыплять свою мечту.
Увидав, что невозможно
Ни вернуться, ни забыть...
Пить поспешно, пить тревожно,
Рядом с сыном, может быть,
Под наплывом лет согнуться,
Но, забыв и вкус вина...
По привычке всё тянуться
К чаше, выпитой до дна. | Не́жным ба́ловнем мама́ши
То́ больши́ться, то́ шали́ть...
И рассе́янно из ча́ши
Пе́ну пи́ть, а вла́гу ли́ть...
Си́л и дне́й гордя́сь избы́тком,
Мимохо́дом, на лету́
Хмельно - ро́зовым напи́тком
Усыпля́ть свою́ мечту́.
Увида́в, что нѐвозмо́жно
Ни верну́ться, ни забы́ть...
Пи́ть поспе́шно, пи́ть трево́жно,
Ря́дом с сы́ном, мо́жет бы́ть,
Под наплы́вом ле́т согну́ться,
Но, забы́в и вку́с вина́...
По привы́чке всё́ тяну́ться
К ча́ше, вы́питой до дна́. |
Иннокентий Анненский | Свечка гаснет | В тёмном пламени свечи
Зароившись как живые,
Мигом гибнут огневые
Брызги в трепетной ночи,
Но с мольбою голубые
Долго теплятся лучи
В тёмном пламени свечи.
Эх, заснуть бы спозаранья,
Да страшат набеги сна,
Как безумного желанья
Тихий берег умиранья
Захлестнувшая волна.
Свечка гаснет. Ночь душна...
Эх, заснуть бы спозаранья... | В тё́мном пла́мени свечи́
Зарои́вшись ка́к живы́е,
Ми́гом ги́бнут огневы́е
Бры́зги в тре́петной ночи́,
Но с мольбо́ю голубы́е
До́лго те́плятся лучи́
В тё́мном пла́мени свечи́.
Э́х, засну́ть бы спозара́нья,
Да́ страша́т набе́ги сна́,
Ка́к безу́много жела́нья
Ти́хий бе́рег умира́нья
Захлестну́вшая волна́.
Све́чка га́снет. Но́чь душна́...
Э́х, засну́ть бы спозара́нья... |
Иннокентий Анненский | Сестре | Вечер. Зелёная детская
С низким её потолком.
Скучная книга немецкая.
Няня в очках и с чулком.
Жёлтый, в дешёвом издании
Будто я вижу роман...
Даже прочёл бы название,
Если б не этот туман.
Вы ещё были Алиною,
С розовой думой в очах
В платье с большой пелериною,
С серым платком на плечах...
В стул утопая коленами,
Взора я с Вас не сводил,
Нежные, с тонкими венами
Руки я Ваши любил.
Слов непонятных течение
Было мне музыкой сфер...
Где ожидал столкновения
Ваших особенных р...
В медном подсвечнике сальная
Свечка у няни плывёт...
Милое, тихо-печальное,
Все это в сердце живёт... | Ве́чер. Зелё́ная де́тская
С ни́зким её́ потолко́м.
Ску́чная кни́га неме́цкая.
Ня́ня в очка́х и с чулко́м.
Жё́лтый, в дешё́вом изда́нии
Бу́дто я ви́жу рома́н...
Да́же прочё́л бы назва́ние,
Е́сли б не э́тот тума́н.
Вы́ ещё бы́ли Али́ною,
С ро́зовой ду́мой в оча́х
В пла́тье с большо́й пелери́ною,
С се́рым платко́м на плеча́х...
В сту́л утопа́я коле́нами,
Взо́ра я с Ва́с не своди́л,
Не́жные, с то́нкими ве́нами
Ру́ки я Ва́ши люби́л.
Сло́в непоня́тных тече́ние
Бы́ло мне му́зыкой сфе́р...
Где́ ожида́л столкнове́ния
Ва́ших осо́бенных р...
В ме́дном подсве́чнике са́льная
Све́чка у ня́ни плывё́т...
Ми́лое, ти́хо - печа́льное,
Все́ это в се́рдце живё́т... |
Иннокентий Анненский | Сила господняя с нами | - Сила господняя с нами,
Снами измучен я, снами...
Хуже томительной боли,
Хуже, чем белые ночи,
Кожу они искололи,
Кости мои измололи,
Выжгли без пламени очи...
- Что же ты видишь, скажи мне,
Ночью холодною зимней?
Может быть, сердце врачуя,
Муки твои облегчу я,
Телу найду врачеванье.
- Сила господняя с нами,
Снами измучен я, снами...
Ночью их сердце почуя
Шепчет порой и названье,
Да повторять не хочу я... | - Си́ла госпо́дняя с на́ми,
Сна́ми изму́чен я, сна́ми...
Ху́же томи́тельной бо́ли,
Ху́же, чем бе́лые но́чи,
Ко́жу они́ исколо́ли,
Ко́сти мои́ измоло́ли,
Вы́жгли без пла́мени о́чи...
- Что́ же ты ви́дишь, скажи́ мне,
Но́чью холо́дною зи́мней?
Мо́жет быть, се́рдце врачу́я,
Му́ки твои́ облегчу́ я,
Те́лу найду́ врачева́нье.
- Си́ла госпо́дняя с на́ми,
Сна́ми изму́чен я, сна́ми...
Но́чью их се́рдце почу́я
Ше́пчет поро́й и назва́нье,
Да́ повторя́ть не хочу́ я... |
Иннокентий Анненский | CANZONE (песня) | Если б вдруг ожила небылица,
На окно я поставлю свечу,
Приходи... Мы не будем делиться,
Всё отдать тебе счастье хочу!
Ты придёшь и на голос печали,
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.
Но... бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди...
Я тяжёл - и немой и согнутый...
Я хочу быть один... уходи! | Если б вдру́г ожила́ небыли́ца,
На окно́ я поста́влю свечу́,
Приходи́... Мы не бу́дем дели́ться,
Всё отда́ть тебе сча́стье хочу́!
Ты придё́шь и на го́лос печа́ли,
Потому́ что светла́ и нежна́,
Потому́ что тебя́ обеща́ли
Мне когда́-то сире́нь и луна́.
Но... быва́ют таки́е мину́ты,
Когда стра́шно и пу́сто в груди́...
Я тяжё́л - и немо́й и согну́тый...
Я хочу́ быть оди́н... уходи́! |
Иннокентий Анненский | Смычок и струны | Какой тяжёлый, тёмный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажёг
Два жёлтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
"О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?"
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
"Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?.."
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч... И струны пели...
Лишь солнце их нашло без сил
На чёрном бархате постели. | Како́й тяжё́лый, тё́мный бре́д!
Как э́ти вы́си му́тно - лу́нны!
Каса́ться скри́пки сто́лько ле́т
И не узна́ть при све́те стру́ны!
Кому́ ж нас на́до? Кто́ зажё́г
Два жё́лтых ли́ка, два́ уны́лых...
И вдру́г почу́вствовал смычо́к,
Что кто́-то взя́л и кто́-то сли́л их.
" О, ка́к давно́! Сквозь э́ту тьму́
Скажи́ одно́: ты та́ ли, та́ ли? "
И стру́ны ла́стились к нему́,
Звеня́, но, ла́стясь, трепета́ли.
" Не пра́вда ль, бо́льше никогда́
Мы не расста́немся? дово́льно?.. "
И скри́пка отвеча́ла да́,
Но се́рдцу скри́пки бы́ло бо́льно.
Смычо́к все по́нял, о́н зати́х,
А в скри́пке э́хо все́ держа́лось...
И бы́ло му́кою для ни́х,
Что лю́дям му́зыкой каза́лось.
Но челове́к не погаси́л
До у́тра све́ч... И стру́ны пе́ли...
Лишь со́лнце и́х нашло́ без си́л
На чё́рном ба́рхате посте́ли. |
Иннокентий Анненский | Снег | Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка...
От неё даже дыму
Не уйти в облака.
Эта резанность линий,
Этот грузный полёт,
Этот нищенский синий
И заплаканный лёд!
Но люблю ослабелый
От заоблачных нег —
То сверкающе белый,
То сиреневый снег...
И особенно талый,
Когда, выси открыв,
Он ложится усталый
На скользящий обрыв,
Точно стада в тумане
Непорочные сны —
На томительной грани
Всесожженья весны. | Полюби́л бы я зи́му,
Да обу́за тяжка́...
От неё́ даже ды́му
Не уйти́ в облака́.
Эта ре́занность ли́ний,
Этот гру́зный полё́т,
Этот ни́щенский си́ний
И запла́канный лё́д!
Но люблю́ ослабе́лый
От зао́блачных не́г —
То сверка́юще бе́лый,
То сире́невый сне́г...
И осо́бенно та́лый,
Когда, вы́си откры́в,
Он ложи́тся уста́лый
На скользя́щий обры́в,
Точно ста́да в тума́не
Непоро́чные сны́ —
На томи́тельной гра́ни
Всесожже́нья весны́. |
Иннокентий Анненский | Сонет | Когда весь день свои костры
Июль палит над рожью спелой,
Не свежий лес с своей капеллой,
Нас тешат: демонской игры
За тучей разом потемнелой
Раскатно-гулкие шары;
И то оранжевый, то белый
Лишь миг живущие миры;
И цвета старого червонца
Пары сгоняющее солнце
С небес омыто-голубых.
И для ожившего дыханья
Возможность пить благоуханья
Из чаши ливней золотых. | Когда́ весь де́нь свои́ костры́
Ию́ль пали́т над ро́жью спе́лой,
Не све́жий ле́с с свое́й капе́ллой,
Нас те́шат: де́монской игры́
За ту́чей ра́зом потемне́лой
Раска́тно - гу́лкие шары́;
И то́ ора́нжевый, то бе́лый
Лишь ми́г живу́щие миры́;
И цве́та ста́рого черво́нца
Пары́ сгоня́ющее со́лнце
С небе́с омы́то - голубы́х.
И для ожи́вшего дыха́нья
Возмо́жность пи́ть благоуха́нья
Из ча́ши ли́вней золоты́х. |
Иннокентий Анненский | Среди миров | Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света. | Среди́ миро́в, в мерца́нии свети́л
Одно́й Звезды́ я повторя́ю и́мя...
Не потому́, чтоб я́ Её́ люби́л,
А потому́, что я́ томлю́сь с други́ми.
И е́сли мне́ сомне́нье тяжело́,
Я у Неё́ одно́й ищу́ отве́та,
Не потому́, что от Неё́ светло́,
А потому́, что с Не́й не на́до све́та. |
Иннокентий Анненский | Стансы ночи | Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Все в тебе так сладко-непонятно,
Но твоё запомнил я: "приду".
Чёрный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа,
Я не знаю, кем, но ты любима
Я не знаю, чья ты, но мечта.
За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни,
Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.
Эту ночь я помню в давней грёзе,
Но не я томился и желал:
Сквозь фонарь, забытый на берёзе,
Талый воск и плакал и пылал. | Ме́ж тене́й пога́сли со́лнца пя́тна
На песке́ в загре́зившем саду́.
Все́ в тебе́ так сла́дко - нѐпоня́тно,
Но твоё́ запо́мнил я́: "приду́".
Чё́рный ды́м, но ты́ возду́шней ды́ма,
Ты́ нежне́й пуши́нок у листа́,
Я́ не зна́ю, ке́м, но ты́ люби́ма
Я́ не зна́ю, чья́ ты, но мечта́.
За тобо́й в пусты́нные поко́и
Не сойду́т алма́зные огни́,
Для тебя́ души́стые левко́и
Зде́сь ковро́м раски́нулись одни́.
Э́ту но́чь я по́мню в да́вней грё́зе,
Но не я́ томи́лся и жела́л:
Скво́зь фона́рь, забы́тый на берё́зе,
Та́лый во́ск и пла́кал и пыла́л. |
Иннокентий Анненский | В небе ли меркнет звезда | В небе ли меркнет звезда,
Пытка ль земная все длится;
Я не молюсь никогда,
Я не умею молиться.
Время погасит звезду,
Пытку ж и так одолеем...
Если я в церковь иду,
Там становлюсь с фарисеем.
С ним упадаю я нем,
С ним и воспряну, ликуя...
Только во мне-то зачем
Мытарь мятётся, тоскуя?.. | В не́бе ли ме́ркнет звезда́,
Пы́тка ль земна́я все дли́тся;
Я́ не молю́сь никогда́,
Я́ не уме́ю моли́ться.
Вре́мя пога́сит звезду́,
Пы́тку ж и та́к одоле́ем...
Е́сли я в це́рковь иду́,
Та́м становлю́сь с фарисе́ем.
С ни́м упада́ю я не́м,
С ни́м и воспря́ну, лику́я...
То́лько во мне́ - то заче́м
Мы́тарь мятё́тся, тоску́я?.. |
Иннокентий Анненский | Сюлли Прюдом. С подругой бледною разлуки | С подругой бледною разлуки
Остановить мы не могли:
Скрестив безжизненные руки,
Её отсюда унесли.
Но мне и мёртвая свиданье
Улыбкой жуткою сулит,
И тень её меня томит
Больнее, чем воспоминанье.
Прощанье ль истомило нас,
Слова ль разлуки нам постыли?
О, отчего вы, люди, глаз,
Глаз отчего ей не закрыли? | С подру́гой бле́дною разлу́ки
Останови́ть мы не могли́:
Скрести́в безжи́зненные ру́ки,
Её́ отсю́да унесли́.
Но мне́ и мё́ртвая свида́нье
Улы́бкой жу́ткою сули́т,
И те́нь её́ меня́ томи́т
Больне́е, че́м воспомина́нье.
Проща́нье ль истоми́ло на́с,
Слова́ ль разлу́ки на́м посты́ли?
О, отчего́ вы, лю́ди, гла́з,
Глаз отчего́ ей не закры́ли? |
Иннокентий Анненский | Сюлли Прюдом. Сомнение | Белеет Истина на чёрном дне провала.
Зажмурьтесь, робкие, а вы, слепые, прочь!
Меня безумная любовь околдовала:
Я к ней хочу, туда, туда, в немую ночь.
Как долго эту цепь разматывать паденьем...
Вся наконец и цепь... И ничего... круги...
Я руки вытянул... Напрасно... Напряженьем
Кружим мучительно... Ни точки и ни зги...
А Истины меж тем я чувствую дыханье:
Вот мерным сделалось и цепи колыханье,
Но только пустоту пронзает мой размах...
И цепи, знаю я, на пядь не удлиниться, -
Сиянье где-то там, а здесь, вокруг, - темница,
Я - только маятник, и в сердце - только страх. | Беле́ет И́стина на чё́рном дне́ прова́ла.
Зажму́рьтесь, ро́бкие, а вы́, слепы́е, про́чь!
Меня́ безу́мная любо́вь околдова́ла:
Я к не́й хочу́, туда́, туда́, в нему́ю но́чь.
Как до́лго э́ту це́пь разма́тывать паде́ньем...
Вся наконе́ц и це́пь... И ничего́... круги́...
Я ру́ки вы́тянул... Напра́сно... Напряже́ньем
Кружи́м мучи́тельно... Ни то́чки и ни зги́...
А И́стины меж те́м я чу́вствую дыха́нье:
Вот ме́рным сде́лалось и це́пи колыха́нье,
Но то́лько пустоту́ пронза́ет мо́й разма́х...
И це́пи, зна́ю я́, на пя́дь не удлини́ться, -
Сия́нье где́-то та́м, а зде́сь, вокру́г, - темни́ца,
Я - то́лько ма́ятник, и в се́рдце - то́лько стра́х. |
Иннокентий Анненский | Сюлли Прюдом. У звезд я спрашивал в ночи | У звёзд я спрашивал в ночи:
"Иль счастья нет и в жизни звёздной?"
Так грустны нежные лучи
Средь этой жуткой чёрной бездны.
И мнится, горнею тропой,
Облиты бледными лучами,
Там девы в белом со свечами
Печальной движутся стопой.
Иль все у вас моленья длятся,
Иль в битве ранен кто из вас, -
Но не лучи из ваших глаз,
А слезы светлые катятся. | У звё́зд я спра́шивал в ночи́:
"Иль сча́стья не́т и в жи́зни звё́здной?"
Так гру́стны не́жные лучи́
Средь э́той жу́ткой чё́рной бе́здны.
И мни́тся, го́рнею тропо́й,
Обли́ты бле́дными луча́ми,
Там де́вы в бе́лом со свеча́ми
Печа́льной дви́жутся стопо́й.
Иль все́ у ва́с моле́нья для́тся,
Иль в би́тве ра́нен кто́ из ва́с, -
Но не лучи́ из ва́ших гла́з,
А сле́зы све́тлые катя́тся. |
Иннокентий Анненский | Там | Ровно в полночь гонг унылый
Свёл их тени в чёрной зале,
Где белел Эрот бескрылый
Меж искусственных азалий.
Там, качаяся, лампады
Пламя трепетное лили,
Душным ладаном услады
Там кадили чаши лилий.
Тварь единая живая
Там тянула к брашну жало,
Там отрава огневая
В клубки медные бежала.
На оскала смех застылый
Тени ночи наползали,
Бесконечный и унылый
Длился ужин в чёрной зале. | Ро́вно в по́лночь го́нг уны́лый
Свё́л их те́ни в чё́рной за́ле,
Где́ беле́л Эро́т бескры́лый
Ме́ж иску́сственных аза́лий.
Та́м, кача́яся, лампа́ды
Пла́мя тре́петное ли́ли,
Ду́шным ла́даном усла́ды
Та́м кади́ли ча́ши ли́лий.
Тва́рь еди́ная жива́я
Та́м тяну́ла к бра́шну жа́ло,
Та́м отра́ва огнева́я
В клубки ме́дные бежа́ла.
На оска́ла сме́х засты́лый
Те́ни но́чи наполза́ли,
Бесконе́чный и уны́лый
Дли́лся у́жин в чё́рной за́ле. |
Иннокентий Анненский | Тоска медленных капель | О, капли в ночной тишине,
Дремотного духа трещотка,
Дрожа набухают оне
И падают мерно и чётко.
В недвижно-бессонной ночи
Их лязга не ждать не могу я:
Фитиль одинокой свечи
Мигает и пышет тоскуя.
И мнится, я должен, таясь,
На странном присутствовать браке,
Поняв безнадёжную связь
Двух тающих жизней во мраке. | О, ка́пли в ночно́й тишине́,
Дремо́тного ду́ха трещо́тка,
Дрожа́ набуха́ют оне́
И па́дают ме́рно и чё́тко.
В недви́жно - бессо́нной ночи́
Их ля́зга не жда́ть не могу́ я:
Фити́ль одино́кой свечи́
Мига́ет и пы́шет тоску́я.
И мни́тся, я до́лжен, тая́сь,
На стра́нном прису́тствовать бра́ке,
Поня́в безнадё́жную свя́зь
Двух та́ющих жи́зней во мра́ке. |
Иннокентий Анненский | Тоска припоминания | Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
Я уйду от людей, но куда же,
От ночей мне куда схорониться?
Все живые так стали далеки,
Все небытное стало так внятно,
И слились позабытые строки
До зари в мутно-чёрные пятна.
Весь я там в невозможном ответе,
Где миражные буквы маячут...
...Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут. | Мне всегда́ открыва́ется та́ же
Залита́я черни́лом страни́ца.
Я уйду́ от люде́й, но куда́ же,
От ноче́й мне куда́ схорони́ться?
Все живы́е так ста́ли дале́ки,
Все небы́тное ста́ло так вня́тно,
И слили́сь позабы́тые стро́ки
До зари́ в мутно - чё́рные пя́тна.
Весь я та́м в невозмо́жном отве́те,
Где мира́жные бу́квы мая́чут...
... Я люблю́, когда в до́ме есть де́ти
И когда́ по ноча́м они пла́чут. |
Иннокентий Анненский | Тоска сада | Зябко пушились листы,
Сад так тоскливо шумел.
- Если б любить я умел
Так же свободно, как ты.
Луч его чащу пробил...
- Солнце, люблю ль я тебя?
Если б тебя я любил
И не томился любя.
Тускло ль в зелёной крови
Пламень желанья зажжён,
Только раздумье и сон
Сердцу отрадней любви. | Зя́бко пуши́лись листы́,
Са́д так тоскли́во шуме́л.
- Е́сли б люби́ть я уме́л
Та́к же свобо́дно, как ты́.
Лу́ч его ча́щу проби́л...
- Со́лнце, люблю́ ль я тебя́?
Е́сли б тебя́ я люби́л
И не томи́лся любя́.
Ту́скло ль в зелё́ной крови́
Пла́мень жела́нья зажжё́н,
То́лько разду́мье и со́н
Се́рдцу отра́дней любви́. |
Иннокентий Анненский | Трактир жизни | Вкруг белеющей Психеи
Те же фикусы торчат,
Те же грустные лакеи,
Тот же гам и тот же чад...
Муть вина, нагие кости,
Пепел стынущих сигар,
На губах — отрава злости,
В сердце — скуки перегар...
Ночь давно снега одела,
Но уйти ты не спешишь;
Как в кошмаре, то и дело:
"Алкоголь или ...?"
А в сенях, поди, не жарко:
Там, поднявши воротник,
У плывущего огарка
Счёты сводит гробовщик. | Вкру́г беле́ющей Психе́и
Те́ же фи́кусы торча́т,
Те́ же гру́стные лаке́и,
То́т же га́м и то́т же ча́д...
Му́ть вина́, наги́е ко́сти,
Пе́пел сты́нущих сига́р,
На губа́х — отра́ва зло́сти,
В се́рдце — ску́ки пѐрега́р...
Но́чь давно́ снега́ оде́ла,
Но уйти́ ты не спеши́шь;
Ка́к в кошма́ре, то́ и де́ло:
"Алкого́ль или...?"
А в сеня́х, поди́, не жа́рко:
Та́м, подня́вши воротни́к,
У плыву́щего ога́рка
Счё́ты сво́дит гробовщи́к. |
Иннокентий Анненский | Три слова | Явиться ль гостем на пиру,
Иль чтобы ждать, когда умру
С крестом купельным, на спине ли,
И во дворце иль на панели...
Сгорать ли мне в ночи немой,
Свечой послушной и прямой,
Иль спешно, бурно, оплывая...
Или как капля дождевая, -
Но чтоб уйти, как в лоно вод
В тумане камень упадёт,
Себе лишь тягостным паденьем
Туда, на дно, к другим каменьям. | Яви́ться ль го́стем на пиру́,
Иль что́бы жда́ть, когда́ умру́
С кресто́м купе́льным, на спине́ ли,
И во дворце́ иль на пане́ли...
Сгора́ть ли мне́ в ночи́ немо́й,
Свечо́й послу́шной и прямо́й,
Иль спе́шно, бу́рно, оплыва́я...
Или как ка́пля дождева́я, -
Но что́б уйти́, как в ло́но во́д
В тума́не ка́мень упадё́т,
Себе́ лишь тя́гостным паде́ньем
Туда́, на дно́, к други́м каме́ньям. |
Иннокентий Анненский | Ты опять со мной подруга осень | Ты опять со мной, подруга осень,
Но сквозь сеть нагих твоих ветвей
Никогда бледней не стыла просинь,
И снегов не помню я мертвей.
Я твоих печальнее отребий
И черней твоих не видел вод,
На твоём линяло-ветхом небе
Жёлтых туч томит меня развод.
До конца все видеть, цепенея...
О, как этот воздух странно нов...
Знаешь что... я думал, что больнее
Увидать пустыми тайны слов... | Ты́ опя́ть со мно́й, подру́га о́сень,
Но сквозь се́ть наги́х твои́х ветве́й
Никогда́ бледне́й не сты́ла про́синь,
И снего́в не по́мню я́ мертве́й.
Я́ твои́х печа́льнее отре́бий
И черне́й твои́х не ви́дел во́д,
На твоё́м линя́ло - ве́тхом не́бе
Жё́лтых ту́ч томи́т меня́ разво́д.
До конца́ все ви́деть, цепене́я...
О́, как э́тот во́здух стра́нно но́в...
Зна́ешь что́... я ду́мал, что́ больне́е
Увида́ть пусты́ми та́йны сло́в... |
Иннокентий Анненский | Вербная неделя | В жёлтый сумрак мёртвого апреля,
Попрощавшись с звёздною пустыней,
Уплывала Вербная неделя
На последней, на погиблой снежной льдине;
От икон с глубокими глазами
Стал высоко белый месяц на ущербе,
Плыли жаркие слезы по вербе | В жё́лтый су́мрак мё́ртвого апре́ля,
Попроща́вшись с звё́здною пусты́ней,
Уплыва́ла Ве́рбная неде́ля
На после́дней, на поги́блой сне́жной льди́не;
От ико́н с глубо́кими глаза́ми
Ста́л высо́ко бе́лый ме́сяц на уще́рбе,
Плы́ли жа́ркие слезы́ по ве́рбе |
Иннокентий Анненский | Утро | Эта ночь бесконечна была,
Я не смел, я боялся уснуть:
Два мучительно-чёрных крыла
Тяжело мне ложились на грудь.
На призывы ж тех крыльев в ответ
Трепетал, замирая, птенец,
И не знал я, придёт ли рассвет
Или это уж полный конец...
О, смелее... Кошмар позади,
Его страшное царство прошло;
Вещих птиц на груди и в груди
Отшумело до завтра крыло...
Облака ещё плачут, гудя,
Но светлеет и нехотя тень,
И банальный, за сетью дождя,
Улыбнуться попробовал День. | Эта но́чь бесконе́чна была́,
Я не сме́л, я боя́лся усну́ть:
Два мучи́тельно - чё́рных крыла́
Тяжело́ мне ложи́лись на гру́дь.
На призы́вы ж тех кры́льев в отве́т
Трепета́л, замира́я, птене́ц,
И не зна́л я, придё́т ли рассве́т
Или э́то уж по́лный коне́ц...
О, смеле́е... Кошма́р позади́,
Его стра́шное ца́рство прошло́;
Вещих пти́ц на груди́ и в груди́
Отшуме́ло до за́втра крыло́...
Облака́ ещё пла́чут, гудя́,
Но светле́ет и не́хотя те́нь,
И бана́льный, за се́тью дождя́,
Улыбну́ться попро́бовал Де́нь. |
Иннокентий Анненский | Что счастье | Что счастье? Чад безумной речи?
Одна минута на пути,
Где с поцелуем жадной встречи
Слилось неслышное прости?
Или оно в дожде осеннем?
В возврате дня? В смыканьи вежд?
В благах, которых мы не ценим
За неприглядность их одежд?
Ты говоришь... Вот счастья бьётся
К цветку прильнувшее крыло,
Но миг — и ввысь оно взовьётся
Невозвратимо и светло.
А сердцу, может быть, милей
Высокомерие сознанья,
Милее мука, если в ней
Есть тонкий яд воспоминанья. | Что сча́стье? Ча́д безу́мной ре́чи?
Одна́ мину́та на пути́,
Где с поцелу́ем жа́дной встре́чи
Слило́сь неслы́шное прости́?
Или оно́ в дожде́ осе́ннем?
В возвра́те дня́? В смыка́ньи ве́жд?
В блага́х, кото́рых мы́ не це́ним
За непригля́дность и́х оде́жд?
Ты говори́шь... Вот сча́стья бьё́тся
К цветку́ прильну́вшее крыло́,
Но ми́г — и ввы́сь оно́ взовьё́тся
Невозврати́мо и светло́.
А се́рдцу, мо́жет бы́ть, миле́й
Высо̀коме́рие созна́нья,
Миле́е му́ка, е́сли в не́й
Есть то́нкий я́д воспомина́нья. |
Иннокентий Анненский | Январская сказка | Светилась колдуньина маска,
Постукивал мерно костыль...
Моя новогодняя сказка,
Последняя сказка, не ты ль?
О счастье уста не молили,
Тенями был полон покой,
И чаши открывшихся лилий
Дышали нездешней тоской.
И, взоры померкшие нежа,
С тоской говорили цветы:
"Мы те же, что были, всё те же,
Мы будем, мы вечны... а ты?"
Молчите... Иль грезить не лучше,
Когда чуть дымятся угли?..
Январское солнце не жгуче,
Так пылки его хрустали... | Свети́лась колду́ньина ма́ска,
Посту́кивал ме́рно косты́ль...
Моя́ нового́дняя ска́зка,
После́дняя ска́зка, не ты́ ль?
О сча́стье уста́ не моли́ли,
Теня́ми был по́лон поко́й,
И ча́ши откры́вшихся ли́лий
Дыша́ли незде́шней тоско́й.
И, взо́ры поме́ркшие не́жа,
С тоско́й говори́ли цветы́:
" Мы те́ же, что бы́ли, всё те́ же,
Мы бу́дем, мы ве́чны... а ты́? "
Молчи́те... Иль гре́зить не лу́чше,
Когда́ чуть дымя́тся угли́?..
Янва́рское со́лнце не жгу́че,
Так пы́лки его́ хрустали́... |
Иннокентий Анненский | Ветер | Люблю его, когда, сердит,
Он поле ржи задёрнет флёром
Иль нежным лётом бороздит
Волну по розовым озёрам;
Когда грозит он кораблю
И паруса свивает в жгутья;
И шум зелёный я люблю,
И облаков люблю лоскутья...
Но мне милей в глуши садов
Тот ветер тёплый и игривый,
Что хлещет жгучею крапивой
По шапкам розовым дедов. | Люблю́ его́, когда́, серди́т,
Он по́ле ржи́ задё́рнет флё́ром
Иль не́жным лё́том борозди́т
Волну́ по ро́зовым озё́рам;
Когда́ грози́т он кораблю́
И па́руса свива́ет в жгу́тья;
И шу́м зелё́ный я́ люблю́,
И облако́в люблю́ лоску́тья...
Но мне́ миле́й в глуши́ садо́в
Тот ве́тер тё́плый и игри́вый,
Что хле́щет жгу́чею крапи́вой
По ша́пкам ро́зовым дедо́в. |
Иннокентий Анненский | Далеко, далеко | Когда умирает для уха
Железа мучительный гром,
Мне тихо по коже старуха
Водить начинает пером.
Перо её так бородато,
Так плотно засело в руке...
Не им ли я кляксу когда-то
На розовом сделал листке?
Я помню — слеза в ней блистала,
Другая ползла по лицу:
Давно под часами усталый
Стихи выводил я отцу...
Но жаркая стынет подушка,
Окно начинает белеть...
Пора и в дорогу, старушка,
Под утро душна эта клеть.
Мы тронулись... Тройка плетётся,
Никак не найдёт колеи,
А сердце... бубенчиком бьётся
Так тихо у потной шлеи... | Когда́ умира́ет для у́ха
Желе́за мучи́тельный гро́м,
Мне ти́хо по ко́же стару́ха
Води́ть начина́ет перо́м.
Перо́ её та́к борода́то,
Так пло́тно засе́ло в руке́...
Не и́м ли я кля́ксу когда́-то
На ро́зовом сде́лал листке́?
Я по́мню — слеза́ в ней блиста́ла,
Друга́я ползла́ по лицу́:
Давно́ под часа́ми уста́лый
Стихи́ выводи́л я отцу́...
Но жа́ркая сты́нет поду́шка,
Окно́ начина́ет беле́ть...
Пора́ и в доро́гу, стару́шка,
Под у́тро душна́ эта кле́ть.
Мы тро́нулись... Тро́йка плетё́тся,
Ника́к не найдё́т колеи́,
А се́рдце... бубе́нчиком бьё́тся
Так ти́хо у по́тной шлеи́... |
Иннокентий Анненский | Два паруса лодки одной | Нависнет ли пламенный зной
Иль, пенясь, расходятся волны,
Два паруса лодки одной,
Одним и дыханьем мы полны.
Нам буря желанья слила,
Мы свиты безумными снами,
Но молча судьба между нами
Черту навсегда провела.
И в ночи беззвёздного юга,
Когда так привольно-темно,
Сгорая, коснуться друг друга
Одним парусам не дано... | Нави́снет ли пла́менный зно́й
Иль, пе́нясь, расхо́дятся во́лны,
Два па́руса ло́дки одно́й,
Одни́м и дыха́ньем мы по́лны.
Нам бу́ря жела́нья слила́,
Мы сви́ты безу́мными сна́ми,
Но мо́лча судьба́ между на́ми
Черту́ навсегда́ провела́.
И в но́чи беззвё́здного ю́га,
Когда́ так приво́льно - темно́,
Сгора́я, косну́ться друг дру́га
Одни́м паруса́м не дано́... |
Иннокентий Анненский | Ego (я) | Я - слабый сын больного поколенья
И не пойду искать альпийских роз,
Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз
Мне не дадут отрадного волненья.
Но милы мне на розовом стекле
Алмазные и плачущие горы,
Букеты роз увядших на столе
И пламени вечернего узоры.
Когда же сном объята голова,
Читаю грёз я повесть небылую,
Сгоревших книг забытые слова
В туманном сне я трепетно целую. | Я - сла́бый сы́н больно́го поколе́нья
И не пойду́ иска́ть альпи́йских ро́з,
Ни ро́пот во́лн, ни ро́кот ра́нних гро́з
Мне не даду́т отра́дного волне́нья.
Но ми́лы мне́ на ро́зовом стекле́
Алма́зные и пла́чущие го́ры,
Буке́ты ро́з увя́дших на столе́
И пла́мени вече́рнего узо́ры.
Когда́ же сно́м объя́та голова́,
Чита́ю грё́з я по́весть небылу́ю,
Сгоре́вших кни́г забы́тые слова́
В тума́нном сне́ я тре́петно целу́ю. |
Иннокентий Анненский | Дети | Вы за мною? Я готов.
Нагрешили, так ответим.
Нам - острог, но им - цветов...
Солнца, люди, нашим детям!
В детстве тоньше жизни нить,
Дни короче в эту пору...
Не спешите их бранить,
Но балуйте... без зазору.
Вы несчастны, если вам
Непонятен детский лепет,
Вызвать шёпот - это срам,
Горший - в детях вызвать трепет.
Но безвинных детских слёз
Не омыть и покаяньем,
Потому что в них Христос,
Весь, со всем своим сияньем.
Ну, а те, что терпят боль,
У кого как нитки руки...
Люди! Братья! Не за то ль
И покой наш только в муке... | Вы́ за мно́ю? Я́ гото́в.
Нагреши́ли, та́к отве́тим.
На́м - остро́г, но и́м - цвето́в...
Со́лнца, лю́ди, на́шим де́тям!
В де́тстве то́ньше жи́зни ни́ть,
Дни́ коро́че в э́ту по́ру...
Не спеши́те и́х брани́ть,
Но балу́йте... без зазо́ру.
Вы́ несча́стны, е́сли ва́м
Нѐпоня́тен де́тский ле́пет,
Вы́звать шё́пот - э́то сра́м,
Го́рший - в де́тях вы́звать тре́пет.
Но безви́нных де́тских слё́з
Не омы́ть и покая́ньем,
Потому́ что в ни́х Христо́с,
Ве́сь, со все́м свои́м сия́ньем.
Ну́, а те́, что те́рпят бо́ль,
У кого́ как ни́тки ру́ки...
Лю́ди! Бра́тья! Не за то́ ль
И поко́й наш то́лько в му́ке... |
Иннокентий Анненский | Дымы | В белом поле был пепельный бал,
Тени были там нежно-желанны,
Упоительный танец сливал,
И клубил, и дымил их воланы.
Чередой, застилая мне даль,
Проносились плясуньи мятежной,
И была вековая печаль
В нежном танце без музыки нежной.
А внизу содроганье и стук
Говорили, что ужас не прожит;
Громыхая цепями, Недуг
Там сковал бы воздушных - не может
И была ль так постыла им степь,
Или мука капризно-желанна, -
То и дело железную цепь
Задевала оборка волана. | В белом по́ле был пе́пельный ба́л,
Тени бы́ли там не́жно-жела́нны,
Упои́тельный та́нец слива́л,
И клуби́л, и дыми́л их вола́ны.
Чередо́й, застила́я мне да́ль,
Проноси́лись плясу́ньи мяте́жной,
И была́ векова́я печа́ль
В нежном та́нце без му́зыки не́жной.
А внизу́ содрога́нье и сту́к
Говори́ли, что у́жас не про́жит;
Громыха́я цепя́ми, Неду́г
Там скова́л бы возду́шных - не мо́жет
И была́ ль так посты́ла им сте́пь,
Или му́ка капри́зно - жела́нна, -
То и де́ло желе́зную це́пь
Задева́ла обо́рка вола́на. |
Иннокентий Анненский | Еще лилии. Когда под черными крылами | Когда под чёрными крылами
Склонюсь усталой головой
И молча смерть погасит пламя
В моей лампаде золотой...
Коль, улыбаясь жизни новой,
И из земного жития
Душа, порвавшая оковы,
Уносит атом бытия, -
Я не возьму воспоминаний,
Утех любви пережитых,
Ни глаз жены, ни сказок няни,
Ни снов поэзии златых,
Цветов мечты моей мятежной
Забыв минутную красу,
Одной лилеи белоснежной
Я в лучший мир перенесу
И аромат и абрис нежный. | Когда́ под чё́рными крыла́ми
Склоню́сь уста́лой голово́й
И мо́лча сме́рть пога́сит пла́мя
В мое́й лампа́де золото́й...
Коль, улыба́ясь жи́зни но́вой,
И из земно́го жития́
Душа́, порва́вшая око́вы,
Уно́сит а́том бытия́, -
Я не возьму́ воспомина́ний,
Уте́х любви́ пережиты́х,
Ни гла́з жены́, ни ска́зок ня́ни,
Ни сно́в поэ́зии златы́х,
Цвето́в мечты́ мое́й мяте́жной
Забы́в мину́тную красу́,
Одно́й лиле́и бѐлосне́жной
Я в лу́чший ми́р перенесу́
И арома́т и а́брис не́жный. |
Иннокентий Анненский | Желание | Когда к ночи усталой рукой
Допашу я свою полосу,
Я хотел бы уйти на покой
В монастырь, но в далёком лесу,
Где бы каждому был я слуга
И творенью господнему друг,
И чтоб сосны шемели вокруг,
А на соснах лежали снега...
А когда надо мной зазвонит
Медный зов в беспросветной ночи,
Уронить на холодный гранит
Талый воск догоревшей свечи. | Когда к но́чи уста́лой руко́й
Допашу́ я свою́ полосу́,
Я хоте́л бы уйти́ на поко́й
В монасты́рь, но в далё́ком лесу́,
Где бы ка́ждому бы́л я слуга́
И творе́нью госпо́днему дру́г,
И чтоб со́сны шеме́ли вокру́г,
А на со́снах лежа́ли снега́...
А когда́ надо мно́й зазвони́т
Медный зо́в в беспросве́тной ночи́,
Урони́ть на холо́дный грани́т
Талый во́ск догоре́вшей свечи́. |
Иннокентий Анненский | Закатный звон в поле | В блёстках туманится лес,
В тенях меняются лица,
В синюю пустынь небес
Звоны уходят молиться...
Звоны, возьмите меня!
Сердце так слабо и сиро,
Пыль от сверкания дня
Дразнит возможностью мира.
Что он сулит, этот зов?
Или и мы там застынем,
Как жемчуга островов
Стынут по заводям синим?.. | В блё́стках тума́нится ле́с,
В те́нях меня́ются ли́ца,
В си́нюю пу́стынь небе́с
Зво́ны ухо́дят моли́ться...
Зво́ны, возьми́те меня́!
Се́рдце так сла́бо и си́ро,
Пы́ль от сверка́ния дня́
Дра́знит возмо́жностью ми́ра.
Что́ он сули́т, этот зо́в?
Или и мы́ там засты́нем,
Ка́к жемчуга́ острово́в
Сты́нут по за́водям си́ним?.. |
Иннокентий Анненский | Зимний романс | Застыла тревожная ртуть,
И ветер ночами несносен...
Но, если ты слышал, забудь
Скрипенье надломанных сосен!
На чёрное глядя стекло,
Один, за свечою угрюмой,
Не думай о том, что прошло;
Совсем, если можешь, не думай!
Зима ведь не сдатся: тверда!
Смириться бы, что ли... Пора же!
Иль лира часов и тогда
Над нами качалась не та же? | Засты́ла трево́жная рту́ть,
И ве́тер ноча́ми несно́сен...
Но, е́сли ты слы́шал, забу́дь
Скрипе́нье надло́манных со́сен!
На чё́рное гля́дя стекло́,
Оди́н, за свечо́ю угрю́мой,
Не ду́май о то́м, что прошло́;
Совсе́м, если мо́жешь, не ду́май!
Зима́ ведь не сда́тся: тверда́!
Смири́ться бы, что́ ли... Пора́ же!
Иль ли́ра часо́в и тогда́
Над на́ми кача́лась не та́ же? |
Иннокентий Анненский | Идеал | Тупые звуки вспышек газа
Над мёртвой яркостью голов,
И скуки чёрная зараза
От покидаемых столов,
И там, среди зеленолицых,
Тоску привычки затая,
Решать на выцветших страницах
Постылый ребус бытия. | Тупы́е зву́ки вспы́шек га́за
Над мё́ртвой я́ркостью голо́в,
И ску́ки чё́рная зара́за
От покида́емых столо́в,
И та́м, среди́ зеленоли́цых,
Тоску́ привы́чки затая́,
Реша́ть на вы́цветших страни́цах
Посты́лый ре́бус бытия́. |
Иннокентий Анненский | Из окна | За картой карта пали биты,
И сочтены её часы,
Но, шёлком палевым прикрыты,
Ещё зовут её красы...
И этот призрак пышноризый
Под солнцем вечно молодым
Глядит на горы глины сизой,
Похожей на застывший дым... | За ка́ртой ка́рта па́ли би́ты,
И сочтены́ её́ часы́,
Но, шё́лком па́левым прикры́ты,
Ещё́ зову́т её́ красы́...
И э́тот при́зрак пышнори́зый
Под со́лнцем ве́чно молоды́м
Гляди́т на го́ры гли́ны си́зой,
Похо́жей на засты́вший ды́м... |
Иннокентий Анненский | К портрету А. А. Блока | Под беломраморным обличьем андрогина
Он стал бы радостью, но чьих-то давних грёз.
Стихи его горят - на солнце георгина,
Горят, но холодом невыстраданных слёз. | Под бѐломра́морным обли́чьем андроги́на
Он ста́л бы ра́достью, но чьи́х-то да́вних грё́з.
Стихи́ его́ горя́т - на со́лнце георги́на,
Горя́т, но хо́лодом невы́страданных слё́з. |
Иннокентий Анненский | К портрету Анненского работы Курбатова | Мундирный фрак и лавр артиста
Внести хотел он в свой девиз,
И в наказанье он повис
Немою жертвой трубочиста. | Мунди́рный фра́к и ла́вр арти́ста
Внести́ хоте́л он в сво́й деви́з,
И в наказа́нье о́н пови́с
Немо́ю же́ртвой трубочи́ста. |
Иннокентий Анненский | Аметисты | Когда, сжигая синеву,
Багряный день растёт неистов,
Как часто сумрок я зову,
Холодный сумрак аметистов.
И чтоб не знойные лучи
Сжигали грани аметиста,
А лишь мерцание свечи
Лилось там жидко и огнисто.
И, лиловея и дробясь,
Чтоб уверяло там сиянье,
Что где-то есть не наша связь,
А лучезарное слиянье... | Когда́, сжига́я синеву́,
Багря́ный де́нь растё́т неи́стов,
Как ча́сто су́мрок я́ зову́,
Холо́дный су́мрак амети́стов.
И что́б не зно́йные лучи́
Сжига́ли гра́ни амети́ста,
А ли́шь мерца́ние свечи́
Лило́сь там жи́дко и огни́сто.
И, лилове́я и дробя́сь,
Чтоб уверя́ло та́м сия́нье,
Что где́-то е́сть не на́ша свя́зь,
А лучеза́рное слия́нье... |
Иннокентий Анненский | К портрету Достоевского | В нём Совесть сделалась пророком и поэтом,
И Карамазовы и бесы жили в нём, -
Но что для нас теперь сияет мягким светом,
То было для него мучительным огнём. | В нём Со́весть сде́лалась проро́ком и поэ́том,
И Карама́зовы и бе́сы жи́ли в нё́м, -
Но что́ для на́с тепе́рь сия́ет мя́гким све́том,
То бы́ло для него́ мучи́тельным огнё́м. |
Иннокентий Анненский | К портрету. Тоска глядеть, как сходит глянец с благ | Тоска глядеть, как сходит глянец с благ,
И знать, что всё ж вконец не опротивят,
Но горе тем, кто слышит, как в словах
Заигранные клавиши фальшивят. | Тоска́ гляде́ть, как схо́дит гля́нец с бла́г,
И зна́ть, что всё́ ж вконе́ц не опроти́вят,
Но го́ре те́м, кто слы́шит, ка́к в слова́х
Заи́гранные кла́виши фальши́вят. |
Иннокентий Анненский | Киевские пещеры | Тают зелёные свечи,
Тускло мерцает кадило,
Что-то по самые плечи
В землю сейчас уходило,
Чьи-то беззвучно уста
Молят дыханья у плит,
Кто-то, нагнувшись, "с креста"
Жёлтой водой их поит...
"Скоро ль?" — Терпение, скоро...
Звоном наполнились уши,
А чернота коридора
Все безответней и глуше...
Нет, не хочу, не хочу!
Как? Ни людей, ни пути?
Гасит дыханье свечу?
Тише... Ты должен ползти... | Та́ют зелё́ные све́чи,
Ту́скло мерца́ет кади́ло,
Что́-то по са́мые пле́чи
В зе́млю сейча́с уходи́ло,
Чьи́-то беззву́чно уста́
Мо́лят дыха́нья у пли́т,
Кто́-то, нагну́вшись, "с креста́"
Жё́лтой водо́й их пои́т...
"Ско́ро ль?" — Терпе́ние, ско́ро...
Зво́ном напо́лнились у́ши,
А чернота́ коридо́ра
Все́ безотве́тней и глу́ше...
Не́т, не хочу́, не хочу́!
Ка́к? Ни люде́й, ни пути́?
Га́сит дыха́нье свечу́?
Ти́ше... Ты до́лжен ползти́... |
Иннокентий Анненский | Конец осенней сказки | Неустанно ночи длинной
Сказка чёрная лилась,
И багровый над долиной
Загорелся поздно глаз;
Видит: радуг паутина
Почернела, порвалась,
В малахиты только тина
Пышно так разубралась.
Видит: пар белесоватый
И ползёт, и вьётся ватой,
Да из чёрного куста
Там и сям сочатся грозди
И краснеют... точно гвозди
После снятого Христа. | Неуста́нно но́чи дли́нной
Ска́зка чё́рная лила́сь,
И багро́вый над доли́ной
Загоре́лся по́здно гла́з;
Ви́дит: ра́дуг паути́на
Почерне́ла, порвала́сь,
В малахи́ты то́лько ти́на
Пы́шно та́к разубрала́сь.
Ви́дит: па́р белесова́тый
И ползё́т, и вьё́тся ва́той,
Да́ из чё́рного куста́
Та́м и ся́м соча́тся гро́зди
И красне́ют... то́чно гво́зди
По́сле сня́того Христа́. |
Иосиф Бродский | Как вдоль коричневой казармы | Как вдоль коричневой казармы,
в решётку тёмную гляжу,
когда на узкие каналы
из тех парадных выхожу,
как все равны тебе делами,
чугун ограды не нужней,
но всё понятней вечерами
и всё страшней, и всё страшней.
Любимый мой, куда я денусь,
но говорю - живи, живи,
живи все так и нашу бедность
стирай с земли, как пот любви.
Пойми, пойми, что все мешает,
что век кричит и нет мне сил,
когда столетье разобщает,
хотя б все менее просил.
Храни тебя, любимый, Боже,
вернись когда-нибудь домой,
жалей себя все больше, больше,
любимый мой, любимый мой. | Как вдо́ль кори́чневой каза́рмы,
в решё́тку тё́мную гляжу́,
когда́ на у́зкие кана́лы
из те́х пара́дных выхожу́,
как все́ равны́ тебе́ дела́ми,
чугу́н огра́ды не нужне́й,
но всё́ поня́тней вечера́ми
и всё́ страшне́й, и всё́ страшне́й.
Люби́мый мо́й, куда́ я де́нусь,
но говорю́ - живи́, живи́,
живи́ все та́к и на́шу бе́дность
стира́й с земли́, как по́т любви́.
Пойми́, пойми́, что все́ меша́ет,
что ве́к кричи́т и не́т мне си́л,
когда́ столе́тье разобща́ет,
хотя́ б все ме́нее проси́л.
Храни́ тебя́, люби́мый, Бо́же,
верни́сь когда́-нибудь домо́й,
жале́й себя́ все бо́льше, бо́льше,
люби́мый мо́й, люби́мый мо́й. |
Иосиф Бродский | Когда подойдёт к изголовью | Когда подойдёт к изголовью
смотритель приспущенных век,
я вспомню запачканный кровью,
укатанный лыжами снег,
платформу в снегу под часами,
вагоны - зелёным пятном
и длинные финские сани
в сугробах под Вашим окном,
заборы, кустарники, стены
и оспинки гипсовых ваз,
и сосны - для Вас уже тени,
недолго деревья для нас.
Не жаждал являться до срока,
он медленно шёл по земле,
он просто пришёл издалека
и молча лежит на столе.
Потом он звучит безучастно
и тает потом в лесу.
И вот, как тропинка с участка,
выводит меня в темноту. | Когда́ подойдё́т к изголо́вью
смотри́тель приспу́щенных ве́к,
я вспо́мню запа́чканный кро́вью,
ука́танный лы́жами сне́г,
платфо́рму в снегу́ под часа́ми,
ваго́ны - зелё́ным пятно́м
и дли́нные фи́нские са́ни
в сугро́бах под Ва́шим окно́м,
забо́ры, куста́рники, сте́ны
и о́спинки ги́псовых ва́з,
и со́сны - для Ва́с уже те́ни,
недо́лго дере́вья для на́с.
Не жа́ждал явля́ться до сро́ка,
он ме́дленно шё́л по земле́,
он про́сто пришё́л издале́ка
и мо́лча лежи́т на столе́.
Пото́м он звучи́т безуча́стно
и та́ет пото́м в лесу.
И во́т, как тропи́нка с уча́стка,
выво́дит меня́ в темноту́. |
Иосиф Бродский | Письма римскому другу | Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдёшь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своём саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро - лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я - не бывало.
Вот найдёшь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор ещё воюем?
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал ещё... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьём вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за чёрной изгородью пиний.
Чьё-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса. | Ны́нче ве́трено и во́лны с перехлё́стом.
Ско́ро о́сень, все́ изме́нится в окру́ге.
Сме́на кра́сок э́тих тро́гательней, По́стум,
че́м наря́да пѐреме́на у подру́ги.
Де́ва те́шит до изве́стного преде́ла -
да́льше ло́ктя не пойдё́шь или коле́на.
Ско́ль же ра́достней прекра́сное вне те́ла:
ни объя́тья нѐвозмо́жны, ни изме́на!
Посыла́ю тебе, По́стум, э́ти кни́ги.
Что́ в столи́це? Мя́гко сте́лют? Спа́ть не жё́стко?
Ка́к там Це́зарь? Че́м он за́нят? Все́ интри́ги?
Все́ интри́ги, вероя́тно, да́ обжо́рство.
Я́ сижу́ в своё́м саду́, гори́т свети́льник.
Ни подру́ги, ни прислу́ги, ни знако́мых.
Вме́сто сла́бых ми́ра э́того и си́льных -
ли́шь согла́сное гуде́нье насеко́мых.
Зде́сь лежи́т купе́ц из А́зии. Толко́вым
бы́л купцо́м он - делови́т, но незаме́тен.
У́мер бы́стро - лихора́дка. По торго́вым
о́н дела́м сюда́ приплы́л, а не за э́тим.
Ря́дом с ни́м - легионе́р, под гру́бым ква́рцем.
О́н в сраже́ниях импе́рию просла́вил.
Ско́лько ра́з могли́ уби́ть! а у́мер ста́рцем.
Да́же зде́сь не существу́ет, По́стум, пра́вил.
Пу́сть и впра́вду, По́стум, ку́рица не пти́ца,
но с кури́ными мозга́ми хва́тишь го́ря.
Е́сли вы́пало в Импе́рии роди́ться,
лу́чше жи́ть в глухо́й прови́нции у мо́ря.
И от Це́заря дале́ко, и от вью́ги.
Лебези́ть не ну́жно, тру́сить, торопи́ться.
Говори́шь, что все́ наме́стники - ворю́ги?
Но ворю́га мне́ миле́й, чем кро̀вопи́йца.
Э́тот ли́вень пѐрежда́ть с тобо́й, гете́ра,
я́ согла́сен, но дава́й-ка без торго́вли:
бра́ть сесте́рций с покрыва́ющего те́ла -
все́ равно́ что дра́нку тре́бовать от кро́вли.
Протека́ю, говори́шь? Но где́ же лу́жа?
Что́бы лу́жу оставля́л я - не быва́ло.
Во́т найдё́шь себе́ како́го-нибудь му́жа,
о́н и бу́дет протека́ть на покрыва́ло.
Во́т и про́жили мы бо́льше полови́ны.
Ка́к сказа́л мне ста́рый ра́б перед таве́рной:
"Мы́, огля́дываясь, ви́дим ли́шь руи́ны".
Взгля́д, коне́чно, о́чень ва́рварский, но ве́рный.
Бы́л в гора́х. Сейча́с вожу́сь с больши́м буке́том.
Разыщу́ большо́й кувши́н, воды́ налью́ им...
Ка́к там в Ли́вии, мой По́стум, - или где́ там?
Неуже́ли до сих по́р ещё́ вою́ем?
По́мнишь, По́стум, у наме́стника сестри́ца?
Худоща́вая, но с по́лными нога́ми.
Ты́ с ней спа́л ещё́... Неда́вно ста́ла жри́ца.
Жри́ца, По́стум, и обща́ется с бога́ми.
Приезжа́й, попьё́м вина́, заку́сим хле́бом.
Или сли́вами. Расска́жешь мне́ изве́стья.
Постелю́ тебе́ в саду́ под чи́стым не́бом
и скажу́, как называ́ются созве́здья.
Ско́ро, По́стум, дру́г твой, лю́бящий сложе́нье,
до́лг свой да́вний вычита́нию запла́тит.
Забери́ из-под поду́шки сбереже́нья,
та́м немно́го, но на по́хороны хва́тит.
Поезжа́й на вороно́й свое́й кобы́ле
в до́м гете́р под городску́ю на́шу сте́ну.
Да́й им це́ну, за кото́рую люби́ли,
что́б за ту́ же и опла́кивали це́ну.
Зе́лень ла́вра, доходя́щая до дро́жи.
Две́рь распа́хнутая, пы́льное око́нце,
сту́л поки́нутый, оста́вленное ло́же.
Тка́нь, впита́вшая полу́денное со́лнце.
По́нт шуми́т за чё́рной и́згородью пи́ний.
Чьё́-то су́дно с ве́тром бо́рется у мы́са.
На рассо́хшейся скаме́йке - Ста́рший Пли́ний.
Дро́зд щебе́чет в шевелю́ре кипари́са. |
Иосиф Бродский | Сознанье, как шестой урок | Сознанье, как шестой урок,
выводит из казённых стен
ребёнка на ночной порог.
Он тащится во тьму затем,
чтоб, тучам показав перстом
на тонущий в снегу погост,
себя здесь осенить крестом
у церкви в человечий рост.
Скопленье мертвецов и птиц.
Но жизни остаётся миг
в пространстве между двух десниц
и в стороны от них. От них.
Однако же, стремясь вперёд,
так тяжек напряжённый взор,
так сердце сдавлено, что рот
не пробует вдохнуть простор.
И только за спиною сад
покинуть неизвестный край
зовёт его, как путь назад,
знакомый, как собачий лай.
Да в тучах из холодных дыр
луна старается блеснуть,
чтоб подсказать, что в новый мир
забор указывает путь. | Созна́нье, ка́к шесто́й уро́к,
выво́дит из казё́нных сте́н
ребё́нка на ночно́й поро́г.
Он та́щится во тьму́ зате́м,
чтоб, ту́чам показа́в персто́м
на то́нущий в снегу́ пого́ст,
себя́ здесь осени́ть кресто́м
у це́ркви в челове́чий ро́ст.
Скопле́нье мертвецо́в и пти́ц.
Но жи́зни остаё́тся ми́г
в простра́нстве ме́жду дву́х десни́ц
и в сто́роны от ни́х. От ни́х.
Одна́ко же, стремя́сь вперё́д,
так тя́жек напряжё́нный взо́р,
так се́рдце сда́влено, что ро́т
не про́бует вдохну́ть просто́р.
И то́лько за спино́ю са́д
поки́нуть нѐизве́стный кра́й
зовё́т его́, как пу́ть наза́д,
знако́мый, ка́к соба́чий ла́й.
Да в ту́чах из холо́дных ды́р
луна́ стара́ется блесну́ть,
чтоб подсказа́ть, что в но́вый ми́р
забо́р ука́зывает пу́ть. |
Иосиф Бродский | Что хорошего в июле | Что хорошего в июле?
Жуткая жара.
Осы жалятся как пули.
Воет мошкара.
Дождь упрямо избегает
тротуаров, крыш.
И в норе изнемогает
Полевая мышь.
Душно в поле для овечки,
В чаще для лося.
Весь июль купайся в речке
вместо карася. | Что́ хоро́шего в ию́ле?
Жу́ткая жара́.
О́сы жа́лятся как пу́ли.
Во́ет мошкара́.
До́ждь упря́мо избега́ет
тротуа́ров, кры́ш.
И в норе́ изнемога́ет
Полева́я мы́шь.
Ду́шно в по́ле для ове́чки,
В ча́ще для лося́.
Ве́сь ию́ль купа́йся в ре́чке
вме́сто карася́. |
Иван Бунин | Лимонное зерно | В сырой избушке шорника Лукьяна
Старуха-бабка в донышке стакана
Растила золотистое зерно.
Да, видно, нам не ко двору оно.
Лукьян нетрезв, старуха как ребёнок,
И вот однажды пёстренький цыплёнок,
Пища, залез на лавку, на хомут,
Немножко изловчился - и капут! | В сыро́й избу́шке шо́рника Лукья́на
Стару́ха - ба́бка в до́нышке стака́на
Расти́ла золоти́стое зерно́.
Да, ви́дно, на́м не ко двору́ оно́.
Лукья́н нетре́зв, стару́ха ка́к ребё́нок,
И во́т одна́жды пё́стренький цыплё́нок,
Пища́, зале́з на ла́вку, на хому́т,
Немно́жко изловчи́лся - и капу́т! |
Иван Бунин | Метель | Ночью в полях, под напевы метели,
Дремлют, качаясь, берёзки и ели...
Месяц меж тучек над полем сияет, -
Бледная тень набегает и тает...
Мнится мне ночью: меж белых берёз
Бродит в туманном сиянье Мороз.
Ночью в избе, под напевы метели,
Тихо разносится скрип колыбели...
Месяца свет в темноте серебрится -
В мёрзлые стекла по лавкам струится...
Мнится мне ночью: меж сучьев берёз
Смотрит в безмолвные избы Мороз.
Мёртвое поле, дорога степная!
Вьюга тебя заметает ночная,
Спят твои села под песни метели,
Дремлют в снегу одинокие ели...
Мнится мне ночью: не степи кругом -
Бродит Мороз на погосте глухом... | Но́чью в поля́х, под напе́вы мете́ли,
Дре́млют, кача́ясь, берё́зки и е́ли...
Ме́сяц меж ту́чек над по́лем сия́ет, -
Бле́дная те́нь набега́ет и та́ет...
Мни́тся мне но́чью: меж бе́лых берё́з
Бро́дит в тума́нном сия́нье Моро́з.
Но́чью в избе́, под напе́вы мете́ли,
Ти́хо разно́сится скри́п колыбе́ли...
Ме́сяца све́т в темноте́ серебри́тся -
В мё́рзлые сте́кла по ла́вкам струи́тся...
Мни́тся мне но́чью: меж су́чьев берё́з
Смо́трит в безмо́лвные и́збы Моро́з.
Мё́ртвое по́ле, доро́га степна́я!
Вью́га тебя́ замета́ет ночна́я,
Спя́т твои се́ла под пе́сни мете́ли,
Дре́млют в снегу́ одино́кие е́ли...
Мни́тся мне но́чью: не сте́пи круго́м -
Бро́дит Моро́з на пого́сте глухо́м... |
Иван Бунин | Михаил | Архангел в сияющих латах
И с красным мечом из огня
Стоял на клубах синеватых
И дивно глядел на меня.
Порой в алтаре он скрывался,
Светился на двери косой -
И снова народу являлся,
Большой, по колени босой.
Ребёнок, я думал о Боге,
А видел лишь кудри до плеч,
Да крупные бурые ноги,
Да римские латы и меч...
Дух гнева, возмездия, кары!
Я помню тебя, Михаил,
И храм этот, тёмный и старый,
Где ты моё сердце пленил! | Арха́нгел в сия́ющих ла́тах
И с кра́сным мечо́м из огня́
Стоя́л на клуба́х синева́тых
И ди́вно гляде́л на меня́.
Поро́й в алтаре́ он скрыва́лся,
Свети́лся на две́ри косо́й -
И сно́ва наро́ду явля́лся,
Большо́й, по коле́ни босо́й.
Ребё́нок, я ду́мал о Бо́ге,
А ви́дел лишь ку́дри до пле́ч,
Да кру́пные бу́рые но́ги,
Да ри́мские ла́ты и ме́ч...
Дух гне́ва, возме́здия, ка́ры!
Я по́мню тебя́, Михаи́л,
И хра́м этот, тё́мный и ста́рый,
Где ты́ моё се́рдце плени́л! |
Иван Бунин | Мудрым | Герой - как вихрь, срывающий палатки,
Герой врагу безумный дал отпор,
Но сам погиб - сгорел в неравной схватке,
Как искромётный метеор.
А трус - живёт. Он тоже месть лелеет,
Он точит меткий дротик, но тайком.
О да, он - мудр! Но сердце в нём чуть тлеет:
Как огонёк под кизяком. | Геро́й - как ви́хрь, срыва́ющий пала́тки,
Геро́й врагу́ безу́мный да́л отпо́р,
Но са́м поги́б - сгоре́л в нера́вной схва́тке,
Как ѝскромё́тный метео́р.
А тру́с - живё́т. Он то́же ме́сть леле́ет,
Он то́чит ме́ткий дро́тик, но тайко́м.
О да́, он - му́др! Но се́рдце в нё́м чуть тле́ет:
Как огонё́к под кизяко́м. |
Иван Бунин | На просёлке | Веет утро прохладой степною...
Тишина, тишина на полях!
Заросла повиликой-травою
Полевая дорога в хлебах.
В мураве колеи утопают.
А за ними, с обеих сторон,
В сизых ржах васильки зацветают,
Бирюзовый виднеется лён.
Серебрится ячмень колосистый,
Зеленеют привольно овсы,
И в колосьях брильянты росы
Ветерок зажигает душистый,
И вливает отраду он в грудь,
И свевает с души он тревоги...
Весёл мирный просёлочный путь,
Хороши вы, степные дороги! | Веет у́тро прохла́дой степно́ю...
Тишина́, тишина́ на поля́х!
Заросла́ повили́кой - траво́ю
Полева́я доро́га в хлеба́х.
В мураве́ колеи́ утопа́ют.
А за ни́ми, с обе́их сторо́н,
В сизых ржа́х васильки́ зацвета́ют,
Бирюзо́вый видне́ется лё́н.
Серебри́тся ячме́нь колоси́стый,
Зелене́ют приво́льно овсы́,
И в коло́сьях брилья́нты росы́
Ветеро́к зажига́ет души́стый,
И влива́ет отра́ду он в гру́дь,
И свева́ет с души́ он трево́ги...
Весёл ми́рный просё́лочный пу́ть,
Хороши́ вы, степны́е доро́ги! |
Иван Бунин | Неугасимая лампада | Она молчит, она теперь спокойна.
Но радость не вернётся к ней: в тот день,
Когда его могилу закидали
Сырой землёй, простилась с нею радость.
Она молчит, - её душа теперь
Пуста, как намогильная часовня,
Где над немой гробницей день и ночь
Горит неугасимая лампада. | Она́ молчи́т, она́ тепе́рь споко́йна.
Но ра́дость не вернё́тся к не́й: в тот де́нь,
Когда́ его́ моги́лу закида́ли
Сыро́й землё́й, прости́лась с не́ю ра́дость.
Она́ молчи́т, - её́ душа́ тепе́рь
Пуста́, как намоги́льная часо́вня,
Где над немо́й гробни́цей де́нь и но́чь
Гори́т неугаси́мая лампа́да. |
Иван Бунин | Новоселье | Весна! Темнеет над аулом.
Свет фиолетовый мелькнул -
И горный кряж стократным гулом
Ответил на громовый гул.
Весна! Справляя новоселье,
Она весёлый катит гром
И будит звучное веселье,
И сыплет с неба серебром. | Весна́! Темне́ет над ау́лом.
Свет фиоле́товый мелькну́л -
И го́рный кря́ж стокра́тным гу́лом
Отве́тил на громо́вый гу́л.
Весна́! Справля́я но̀восе́лье,
Она́ весё́лый ка́тит гро́м
И бу́дит зву́чное весе́лье,
И сы́плет с не́ба серебро́м. |
Иван Бунин | Ночлег | В вечерний час тепло во мраке леса,
И в тёплых водах меркнет свет зари.
Пади во мрак зелёного навеса -
И, приютясь, замри.
А ранним утром, белым и росистым,
Взмахни крылом, среди листвы шурша,
И растворись, исчезни в небе чистом -
Вернись на родину, душа! | В вече́рний ча́с тепло́ во мра́ке ле́са,
И в тё́плых во́дах ме́ркнет све́т зари́.
Пади во мра́к зелё́ного наве́са -
И, приютя́сь, замри́.
А ра́нним у́тром, бе́лым и роси́стым,
Взмахни́ крыло́м, среди́ листвы́ шурша́,
И раствори́сь, исче́зни в не́бе чи́стом -
Верни́сь на ро́дину, душа́! |
Иван Бунин | Ночь | Ледяная ночь, мистраль,
(Он ещё не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лёг.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мёртвую печаль,
Ту, что я от всех таю...
Холод, блеск, мистраль. | Ледяна́я но́чь, мистра́ль,
(О́н ещё́ не сти́х).
Ви́жу в о́кна бле́ск и да́ль
Го́р, холмо́в наги́х.
Золото́й недви́жный све́т
До посте́ли лё́г.
Никого́ в подлу́нной не́т,
То́лько я́ да Бо́г.
Зна́ет то́лько О́н мою́
Мё́ртвую печа́ль,
Ту́, что я́ от все́х таю́...
Хо́лод, бле́ск, мистра́ль. |
Иван Бунин | Ночью в июле | Не слыхать ещё тяжкого грома за лесом, -
Только сполох зарниц пробегает в вершинах...
Лапы елей висят неподвижным навесом,
И запуталась хвоя в сухих паутинах...
Если ж молния вспыхнет, как пламя над горном,
Раскрываются чащи в изломах неверных,
Точно древние своды во храмах пещерных,
В подземелье Перуна, высоком и чёрном! | Не слыха́ть ещё тя́жкого гро́ма за ле́сом, -
Только спо́лох зарни́ц пробега́ет в верши́нах...
Лапы е́лей вися́т неподви́жным наве́сом,
И запу́талась хво́я в сухи́х паути́нах...
Если ж мо́лния вспы́хнет, как пла́мя над го́рном,
Раскрыва́ются ча́щи в изло́мах неве́рных,
Точно дре́вние сво́ды во хра́мах пеще́рных,
В подземе́лье Перу́на, высо́ком и чё́рном! |
Иван Бунин | О, слез невыплаканных яд | О, слёз невыплаканных яд!
О, тщетной ненависти пламень!
Блажен, кто раздробит о камень
Твоих, Блудница, новых чад,
Рождённых в лютые мгновенья
Твоих утех - и наших мук!
Блажен тебя разящий лук
Господнего святого мщенья! | О, слё́з невы́плаканных я́д!
О, тще́тной не́нависти пла́мень!
Блаже́н, кто раздроби́т о ка́мень
Твои́х, Блудни́ца, но́вых ча́д,
Рождё́нных в лю́тые мгнове́нья
Твои́х уте́х - и на́ших му́к!
Блаже́н тебя́ разя́щий лу́к
Госпо́днего свято́го мще́нья! |
Иван Бунин | Первый снег | Зимним холодом пахнуло
На поля и на леса.
Ярким пурпуром зажглися
Пред закатом небеса.
Ночью буря бушевала,
А с рассветом на село,
На пруды, на сад пустынный
Первым снегом понесло.
И сегодня над широкой
Белой скатертью полей
Мы простились с запоздалой
Вереницею гусей. | Зи́мним хо́лодом пахну́ло
На поля́ и на леса́.
Я́рким пу́рпуром зажгли́ся
Пред зака́том небеса́.
Но́чью бу́ря бушева́ла,
А с рассве́том на село́,
На пруды́, на са́д пусты́нный
Пе́рвым сне́гом понесло́.
И сего́дня над широ́кой
Бе́лой ска́тертью поле́й
Мы́ прости́лись с запозда́лой
Верени́цею гусе́й. |
Иван Бунин | Печаль ресниц, сияющих и черных | Печаль ресниц, сияющих и чёрных,
Алмазы слёз, обильных, непокорных,
И вновь огонь небесных глаз,
Счастливых, радостных, смиренных, —
Все помню я... Но нет уж в мире нас,
Когда-то юных и блаженных!
Откуда же являешься ты мне?
Зачем же воскресаешь ты во сне,
Несрочной прелестью сияя,
И дивно повторяется восторг,
Та встреча, краткая, земная,
Что бог нам дал и тотчас вновь расторг? | Печа́ль ресни́ц, сия́ющих и чё́рных,
Алма́зы слё́з, оби́льных, нѐпоко́рных,
И вно́вь ого́нь небе́сных гла́з,
Счастли́вых, ра́достных, смире́нных, —
Все по́мню я́... Но не́т уж в ми́ре на́с,
Когда́-то ю́ных и блаже́нных!
Отку́да же явля́ешься ты мне́?
Заче́м же воскреса́ешь ты́ во сне́,
Несро́чной пре́лестью сия́я,
И ди́вно повторя́ется восто́рг,
Та встре́ча, кра́ткая, земна́я,
Что бо́г нам да́л и то́тчас вно́вь расто́рг? |
Иван Бунин | Полярная звезда | Свой дикий чум среди снегов и льда
Воздвигла Смерть. Над чумом - ночь полгода.
И бледная Полярная Звезда
Горит недвижно в бездне небосвода.
Вглядись в туманный призрак. Это Смерть.
Она сидит близ чума, устремила
Незрячий взор в полуночную твердь -
И навсегда Звезда над ней застыла. | Свой ди́кий чу́м среди́ снего́в и льда́
Воздви́гла Сме́рть. Над чу́мом - но́чь полго́да.
И бле́дная Поля́рная Звезда́
Гори́т недви́жно в бе́здне небосво́да.
Вгляди́сь в тума́нный при́зрак. Э́то Сме́рть.
Она́ сиди́т близ чу́ма, устреми́ла
Незря́чий взо́р в полу́ночную тве́рдь -
И навсегда́ Звезда́ над не́й засты́ла. |
Иван Бунин | В крымских степях | Синеет снеговой простор,
Померкла степь. Белее снега
Мерцает девственная Вега
Над дальним станом крымских гор.
Уж сумрак пал, как пепел сизый,
Как дым угасшего костра:
Лишь светится багряной ризой
Престол Аллы - Шатёр-Гора. | Сине́ет снегово́й просто́р,
Поме́ркла сте́пь. Беле́е сне́га
Мерца́ет де́вственная Ве́га
Над да́льним ста́ном кры́мских го́р.
Уж су́мрак па́л, как пе́пел си́зый,
Как ды́м уга́сшего костра́:
Лишь све́тится багря́ной ри́зой
Престо́л Аллы - Шатё́р - Гора́. |
Иван Бунин | Собака | Мечтай, мечтай. Все уже и тусклей
Ты смотришь золотистыми глазами
На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме,
На метлы гулких, дымных тополей.
Вздыхая, ты свернулась потеплей
У ног моих — и думаешь... Мы сами
Томим себя — тоской иных полей,
Иных пустынь... за пермскими горами.
Ты вспоминаешь то, что чуждо мне:
Седое небо, тундры, льды и чумы
В твоей студёной дикой стороне.
Но я всегда делю с тобою думы:
Я человек: как бог, я обречён
Познать тоску всех стран и всех времён. | Мечта́й, мечта́й. Все у́же и тускле́й
Ты смо́тришь золоти́стыми глаза́ми
На вью́жный дво́р, на сне́г, прили́пший к ра́ме,
На ме́тлы гу́лких, ды́мных тополе́й.
Вздыха́я, ты́ сверну́лась потепле́й
У но́г мои́х — и ду́маешь... Мы са́ми
Томи́м себя́ — тоско́й ины́х поле́й,
Ины́х пусты́нь... за пе́рмскими гора́ми.
Ты вспомина́ешь то́, что чу́ждо мне́:
Седо́е не́бо, ту́ндры, льды́ и чу́мы
В твое́й студё́ной ди́кой стороне́.
Но я́ всегда́ делю́ с тобо́ю ду́мы:
Я челове́к: как бо́г, я обречё́н
Позна́ть тоску́ всех стра́н и все́х времё́н. |
Иван Бунин | Стрижи | Костёл-маяк, примета мореходу
На рёбрах гор, скалистых и нагих,
Звонит зимой, в туман и непогоду,
А нынче - штиль; закат и чист, и тих.
Одни стрижи, - как только над горою
Начнёт гранит вершины розоветь, -
Скользят в пролётах башни и порою
Чуть слышно будят медь. | Костё́л - мая́к, приме́та морехо́ду
На рё́брах го́р, скали́стых и наги́х,
Звони́т зимо́й, в тума́н и непого́ду,
А ны́нче - шти́ль; зака́т и чи́ст, и ти́х.
Одни́ стрижи́, - как то́лько над горо́ю
Начнё́т грани́т верши́ны розове́ть, -
Скользя́т в пролё́тах ба́шни и поро́ю
Чуть слы́шно бу́дят ме́дь. |
Иван Бунин | Тропами потаёнными | Тропами потаёнными, глухими,
В лесные чащи сумерки идут.
Засыпанные листьями сухими,
Леса молчат - осенней ночи ждут.
Вот крикнул сыч в пустынном буераке...
Вот тёмный лист свалился, чуть шурша...
Ночь близится: уж реет в полумраке
Её немая, скорбная душа. | Тропа́ми потаё́нными, глухи́ми,
В лесны́е ча́щи су́мерки иду́т.
Засы́панные ли́стьями сухи́ми,
Леса́ молча́т - осе́нней но́чи жду́т.
Вот кри́кнул сы́ч в пусты́нном буера́ке...
Вот тё́мный ли́ст свали́лся, чу́ть шурша́...
Ночь бли́зится: уж ре́ет в полумра́ке
Её́ нема́я, ско́рбная душа́. |
Иван Бунин | Учан-Су | Свежее, слаще воздух горный.
Невнятный шум идёт в лесу:
Поёт весёлый и проворный,
Со скал летящий учан-Су!
Глядишь - и, точно застывая,
Но в то же время ропот свой,
Свой лёгкий бег не прерывая, —
Прозрачной пылью снеговой
Несётся вниз струя живая,
Как тонкий флер, сквозит огнём,
Скользит со скал фатой венчальной
И вдруг, и пеной, и дождём
Свергаясь в чёрный водоём,
Бушует влагою хрустальной...
А горы в синей вышине!
А южный бор и сосен шёпот!
Под этот шум и влажный ропот
Стоишь, как в светлом полусне. | Свеже́е, сла́ще во́здух го́рный.
Невня́тный шу́м идё́т в лесу́:
Поё́т весё́лый и прово́рный,
Со ска́л летя́щий учан - Су́!
Гляди́шь - и, то́чно застыва́я,
Но в то́ же вре́мя ро́пот сво́й,
Свой лё́гкий бе́г не прерыва́я, —
Прозра́чной пы́лью снегово́й
Несё́тся вни́з струя́ жива́я,
Как то́нкий фле́р, сквози́т огнё́м,
Скользи́т со ска́л фато́й венча́льной
И вдру́г, и пе́ной, и дождё́м
Сверга́ясь в чё́рный во̀доё́м,
Бушу́ет вла́гою хруста́льной...
А го́ры в си́ней вышине́!
А ю́жный бо́р и со́сен шё́пот!
Под э́тот шу́м и вла́жный ро́пот
Стои́шь, как в све́тлом по̀лусне́. |
Иван Бунин | Чибисы | Заплакали чибисы, тонко и ярко
Весенняя светится синь,
Обвяла дорога, где солнце - там жарко,
Сереет и сохнет полынь.
На серых полях - голубые озёра,
На пашнях - лиловая грязь.
И чибисы плачут - от света, простора,
От счастия - плакать, смеясь. | Запла́кали чи́бисы, то́нко и я́рко
Весе́нняя све́тится си́нь,
Обвя́ла доро́га, где со́лнце - там жа́рко,
Сере́ет и со́хнет полы́нь.
На се́рых поля́х - голубы́е озё́ра,
На па́шнях - лило́вая гря́зь.
И чи́бисы пла́чут - от све́та, просто́ра,
От сча́стия - пла́кать, смея́сь. |
Иван Бунин | В пустом, сквозном чертоге сада | В пустом, сквозном чертоге сада
Иду, шумя сухой листвой:
Какая странная отрада
Былое попирать ногой!
Какая сладость все, что прежде
Ценил так мало, вспоминать!
Какая боль и грусть — в надежде
Ещё одну весну узнать! | В пусто́м, сквозно́м черто́ге са́да
Иду́, шумя́ сухо́й листво́й:
Кака́я стра́нная отра́да
Было́е попира́ть ного́й!
Кака́я сла́дость все́, что пре́жде
Цени́л так ма́ло, вспомина́ть!
Кака́я бо́ль и гру́сть — в наде́жде
Ещё́ одну́ весну́ узна́ть! |
Иван Бунин | Апрель | Туманный серп, неясный полумрак,
Свинцово-тусклый блеск железной крыши,
Шум мельницы, далёкий лай собак,
Таинственный зигзаг летучей мыши.
А в старом палисаднике темно,
Свежо и сладко пахнет можжевельник,
И сонно, сонно светится сквозь ельник
Серпа зеленоватое пятно. | Тума́нный се́рп, нея́сный полумра́к,
Свинцо́во - ту́склый бле́ск желе́зной кры́ши,
Шум ме́льницы, далё́кий ла́й соба́к,
Таи́нственный зигза́г лету́чей мы́ши.
А в ста́ром палиса́днике темно́,
Свежо́ и сла́дко па́хнет можжеве́льник,
И со́нно, со́нно све́тится сквозь е́льник
Серпа́ зеленова́тое пятно́. |
Иван Бунин | Гаснет вечер, даль синеет | Гаснет вечер, даль синеет,
Солнышко садится,
Степь да степь кругом — и всюду
Нива колосится!
Пахнет мёдом, зацветает
Белая гречиха...
Звон к вечерне из деревни
Долетает тихо...
А вдали кукушка в роще
Медленно кукует...
Счастлив тот, кто на работе
В поле заночует!
Гаснет вечер, скрылось солнце.
Лишь закат краснеет...
Счастлив тот, кому зарёю
Тёплый ветер веет;
Для кого мерцают кротко,
Светятся с приветом
В тёмном небе тёмной ночью
Звёзды тихим светом;
Кто устал на ниве за день
И уснёт глубоко
Мирным сном под звёздным небом
На степи широкой! | Га́снет ве́чер, да́ль сине́ет,
Со́лнышко сади́тся,
Сте́пь да сте́пь круго́м — и всю́ду
Ни́ва колоси́тся!
Па́хнет мё́дом, зацвета́ет
Бе́лая гречи́ха...
Зво́н к вече́рне из дере́вни
Долета́ет ти́хо...
А вдали́ куку́шка в ро́ще
Ме́дленно куку́ет...
Сча́стлив то́т, кто на рабо́те
В по́ле заночу́ет!
Га́снет ве́чер, скры́лось со́лнце.
Ли́шь зака́т красне́ет...
Сча́стлив то́т, кому́ зарё́ю
Тё́плый ве́тер ве́ет;
Для кого́ мерца́ют кро́тко,
Све́тятся с приве́том
В тё́мном не́бе тё́мной но́чью
Звё́зды ти́хим све́том;
Кто́ уста́л на ни́ве за́ день
И уснё́т глубо́ко
Ми́рным сно́м под звё́здным не́бом
На степи́ широ́кой! |
Иван Бунин | Ещё и холоден и сыр | Ещё и холоден и сыр
Февральский воздух, но над садом
Уж смотрит небо ясным взглядом,
И молодеет Божий мир.
Прозрачно-бледный, как весной,
Слезится снег недавней стужи,
А с неба на кусты и лужи
Ложится отблеск голубой.
Не налюбуюсь, как сквозят
Деревья в лоне небосклона,
И сладко слушать у балкона,
Как снегири в кустах звенят.
Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия. | Ещё́ и хо́лоден и сы́р
Февра́льский во́здух, но над са́дом
Уж смо́трит не́бо я́сным взгля́дом,
И молоде́ет Бо́жий ми́р.
Прозра́чно - бле́дный, ка́к весно́й,
Слези́тся сне́г неда́вней сту́жи,
А с не́ба на кусты́ и лу́жи
Ложи́тся о́тблеск голубо́й.
Не налюбу́юсь, ка́к сквозя́т
Дере́вья в ло́не небоскло́на,
И сла́дко слу́шать у балко́на,
Как снегири́ в куста́х звеня́т.
Нет, не пейза́ж влечё́т меня́,
Не кра́ски жа́дный взо́р подме́тит,
А то́, что в э́тих кра́сках све́тит:
Любо́вь и ра́дость бытия́. |
Иван Бунин | Жасмин | Цветёт жасмин. Зелёной чащей
Иду над Тереком с утра.
Вдали, меж гор — простой, блестящий
И чёткий конус серебра.
Река шумит, вся в искрах света,
Жасмином пахнет жаркий лес.
А там, вверху — зима и лето:
Январский снег и синь небес.
Лес замирает, млеет в зное,
Но тем пышней цветёт жасмин.
В лазури яркой - неземное
Великолепие вершин. | Цветё́т жасми́н. Зелё́ной ча́щей
Иду́ над Те́реком с утра́.
Вдали́, меж го́р — просто́й, блестя́щий
И чё́ткий ко́нус серебра́.
Река́ шуми́т, вся в и́скрах све́та,
Жасми́ном па́хнет жа́ркий ле́с.
А та́м, вверху́ — зима́ и ле́то:
Янва́рский сне́г и си́нь небе́с.
Лес замира́ет, мле́ет в зно́е,
Но те́м пышне́й цветё́т жасми́н.
В лазу́ри я́ркой - нѐземно́е
Великоле́пие верши́н. |
Иван Бунин | И снилося мне, что осенней порой | ... И снилося мне, что осенней порой
В холодную ночь я вернулся домой.
По тёмной дороге прошёл я один
К знакомой усадьбе, к родному селу...
Трещали обмёрзшие сучья лозин
От бурного ветра на старом валу...
Деревня спала... И со страхом, как вор,
Вошёл я в пустынный, покинутый двор.
И сжалося сердце от боли во мне,
Когда я кругом поглядел при огне!
Навис потолок, обвалились углы,
Повсюду скрипят под ногами полы
И пахнет печами... Заброшен, забыт,
Навеки забыт он, родимый наш дом!
Зачем же я здесь? Что осталося в нём,
И если осталось - о чём говорит?
И снилося мне, что всю ночь я ходил
По саду, где ветер кружился и выл,
Искал я отцом посажённую ель,
Тех комнат искал, где сбиралась семья,
Где мама качала мою колыбель
И с нежною грустью ласкала меня, -
С безумной тоскою кого-то я звал,
И сад обнажённый гудел и стонал... | ... И сни́лося мне́, что осе́нней поро́й
В холо́дную но́чь я верну́лся домо́й.
По тё́мной доро́ге прошё́л я оди́н
К знако́мой уса́дьбе, к родно́му селу́...
Треща́ли обмё́рзшие су́чья лози́н
От бу́рного ве́тра на ста́ром валу́...
Дере́вня спала́... И со стра́хом, как во́р,
Вошё́л я в пусты́нный, поки́нутый дво́р.
И сжа́лося се́рдце от бо́ли во мне́,
Когда́ я круго́м погляде́л при огне́!
Нави́с потоло́к, обвали́лись углы́,
Повсю́ду скрипя́т под нога́ми полы́
И па́хнет печа́ми... Забро́шен, забы́т,
Наве́ки забы́т он, роди́мый наш до́м!
Заче́м же я зде́сь? Что оста́лося в нё́м,
И е́сли оста́лось - о чё́м говори́т?
И сни́лося мне́, что всю но́чь я ходи́л
По са́ду, где ве́тер кружи́лся и вы́л,
Иска́л я отцо́м посажё́нную е́ль,
Тех ко́мнат иска́л, где сбира́лась семья́,
Где ма́ма кача́ла мою́ колыбе́ль
И с не́жною гру́стью ласка́ла меня́, -
С безу́мной тоско́ю кого́-то я зва́л,
И са́д обнажё́нный гуде́л и стона́л... |
Иван Бунин | Ипподром | Эта скачка мне вот уже где...
Год за годом, считая круги,
загоняем своих лошадей
и уходим один за другим...
Вольный ветер больших скоростей
превратили в пустую игру;
на коне добровольный жокей;
под ногами затоптанный круг...
Кто-то ставит ещё на того,
чья лошадка светлее других,
но, по грязным законам бегов,
и её замарают круги.
Я пружиной торчу в стременах, —
кто слабее — глотай мою пыль...
Я не помню о тех временах,
когда кони топтали ковыль... | Эта ска́чка мне во́т уже где́...
Год за го́дом, счита́я круги́,
загоня́ем свои́х лошаде́й
и ухо́дим оди́н за други́м...
Вольный ве́тер больши́х скоросте́й
преврати́ли в пусту́ю игру́;
на коне́ доброво́льный жоке́й;
под нога́ми зато́птанный кру́г...
Кто-то ста́вит ещё́ на того́,
чья лоша́дка светле́е други́х,
но, по гря́зным зако́нам бего́в,
и её́ замара́ют круги́.
Я пружи́ной торчу́ в стремена́х, —
кто слабе́е — глота́й мою пы́ль...
Я не по́мню о те́х времена́х,
когда ко́ни топта́ли ковы́ль... |
Иван Бунин | Какая тёплая и тёмная заря | Какая тёплая и тёмная заря!
Давным-давно закат, чуть тлея, чуть горя,
Померк над сонными весенними полями,
И мягкими на все ложится ночь тенями,
В вечерние мечты, в раздумье погрузив
Все, от затихших рощ до придорожных ив,
И только вдалеке вечерней тьмой не скрыты
На горизонте грустные ракиты.
Над садом облака нахмурившись стоят;
Весенней сыростью наполнен тихий сад;
Над лугом, над прудом, куда ведут аллеи,
Ночные облака немного посветлее,
Но в чаще, где, сокрыв весенние цветы,
Склонились кущами зелёные кусты,
И темь, и теплота... | Кака́я тё́плая и тё́мная заря́!
Давны́м-давно́ зака́т, чуть тле́я, чу́ть горя́,
Поме́рк над со́нными весе́нними поля́ми,
И мя́гкими на все́ ложи́тся но́чь теня́ми,
В вече́рние мечты́, в разду́мье погрузи́в
Все, от зати́хших ро́щ до придоро́жных и́в,
И то́лько вдалеке́ вече́рней тьмо́й не скры́ты
На горизо́нте гру́стные раки́ты.
Над са́дом о́блака нахму́рившись стоя́т;
Весе́нней сы́ростью напо́лнен ти́хий са́д;
Над лу́гом, над прудо́м, куда́ веду́т алле́и,
Ночны́е облака́ немно́го посветле́е,
Но в ча́ще, где́, сокры́в весе́нние цветы́,
Склони́лись ку́щами зелё́ные кусты́,
И те́мь, и теплота́... |
Subsets and Splits