author
stringclasses 188
values | title
stringlengths 0
2.43k
| poem_text
stringlengths 33
3.83k
| accentuation
stringlengths 36
4.26k
|
|---|---|---|---|
Николай Гумилёв | Аннам | Месяц стоит посредине
Дивно-огромного неба,
Ветер в бамбуковой чаще,
Благоухающий воздух,
Благословенна семья.
Старшие в роще за чаем,
Пьют и стихи повторяют,
Из дому слышно гуденье,
Там занимаются дети,
Новорождённый кричит.
Тот, кто живёт этой жизнью,
Полное знает блаженство.
Что ему деньги и слава,
Если он верит, что детям
Должно его пережить? | Ме́сяц стои́т посреди́не
Ди́вно - огро́много не́ба,
Ве́тер в бамбу́ковой ча́ще,
Бла̀гоуха́ющий во́здух,
Благослове́нна семья́.
Ста́ршие в ро́ще за ча́ем,
Пью́т и стихи́ повторя́ют,
И́з дому слы́шно гуде́нье,
Та́м занима́ются де́ти,
Но̀ворождё́нный кричи́т.
То́т, кто живё́т этой жи́знью,
По́лное зна́ет блаже́нство.
Что́ ему де́ньги и сла́ва,
Е́сли он ве́рит, что де́тям
До́лжно его́ пережи́ть? |
Николай Гумилёв | Кха | Где вы, красивые девушки,
Вы, что ответить не можете,
Вы, что меня оставляете
Ослабевающим голосом
Звонкое эхо будить?
Или вы съедены тиграми,
Или вас держат любовники?
Да отвечайте же, девушки.
Я полюбил вас и встретиться
С вами спустился в леса.
С гор я увидел вас голыми
Около чистого озера
И прибежал, не подумавши,
Что все вы - дочери месяца,
Чёрной вороны я сын. | Где́ вы, краси́вые де́вушки,
Вы́, что отве́тить не мо́жете,
Вы́, что меня́ оставля́ете
Ослабева́ющим го́лосом
Зво́нкое э́хо буди́ть?
Или вы съе́дены ти́грами,
Или вас де́ржат любо́вники?
Да́ отвеча́йте же, де́вушки.
Я́ полюби́л вас и встре́титься
С ва́ми спусти́лся в леса́.
С го́р я уви́дел вас го́лыми
О́коло чи́стого о́зера
И прибежа́л, не поду́мавши,
Что́ все вы - до́чери ме́сяца,
Чё́рной воро́ны я сы́н. |
Николай Гумилёв | Крыса | Вздрагивает огонёк лампадки,
В полутёмной детской тихо, жутко,
В кружевной и розовой кроватке
Притаилась робкая малютка.
Что там? Будто кашель домового?
Там живёт он, маленький и лысый...
Горе! Из-за шкафа платяного
Медленно выходит злая крыса.
В красноватом отблеске лампадки,
Поводя колючими усами,
Смотрит, есть ли девочка в кроватке,
Девочка с огромными глазами.
- Мама, мама! - Но у мамы гости,
В кухне хохот няни Василисы,
И горят от радости и злости,
Словно уголечки, глазки крысы.
Страшно ждать, но встать ещё страшнее.
Где он, где он, ангел светлокрылый?
- Милый ангел, приходи скорее,
Защити от крысы и помилуй! | Вздра́гивает огонё́к лампа́дки,
В полутё́мной де́тской ти́хо, жу́тко,
В кружевно́й и ро́зовой крова́тке
Притаи́лась ро́бкая малю́тка.
Что́ там? Бу́дто ка́шель домово́го?
Та́м живё́т он, ма́ленький и лы́сый...
Го́ре! Из-за шка́фа платяно́го
Ме́дленно выхо́дит зла́я кры́са.
В краснова́том о́тблеске лампа́дки,
Поводя́ колю́чими уса́ми,
Смо́трит, е́сть ли де́вочка в крова́тке,
Де́вочка с огро́мными глаза́ми.
- Ма́ма, ма́ма! - Но у ма́мы го́сти,
В ку́хне хо́хот ня́ни Васили́сы,
И горя́т от ра́дости и зло́сти,
Сло́вно уголе́чки, гла́зки кры́сы.
Стра́шно жда́ть, но вста́ть ещё́ страшне́е.
Где́ он, где́ он, а́нгел свѐтлокры́лый?
- Ми́лый а́нгел, приходи́ скоре́е,
Защити́ от кры́сы и поми́луй! |
Николай Гумилёв | Рассвет | Змей взглянул, и огненные звенья
Потянулись, медленно бледнея,
Но горели яркие каменья
На груди властительного Змея.
Как он дивно светёл, дивно страшен!
Но Павлин и строг и непонятен,
Золотистый хвост его украшен
Тысячею многоцветных пятен.
Молчаливо ждали у преддверья,
Только ангел шевельнул крылами,
И посыпались из рая перья
Лёгкими, сквозными облаками.
Сколько их насыпалось, белея,
Словно снег над неокрепшей нивой!
И погасли изумруды Змея
И Павлина веерное диво.
Что нам в бледном утреннем обмане?
И Павлин, и Змей - чужие людям.
Вот они растаяли в тумане,
И мы больше видеть их не будем.
Мы дрожим, как маленькие дети,
Нас пугают времени налёты,
Мы пойдём молиться на рассвете
В ласковые мраморные гроты. | Зме́й взгляну́л, и о́гненные зве́нья
Потяну́лись, ме́дленно бледне́я,
Но горе́ли я́ркие каме́нья
На груди́ власти́тельного Зме́я.
Ка́к он ди́вно светёл, ди́вно стра́шен!
Но Павли́н и стро́г и нѐпоня́тен,
Золоти́стый хво́ст его́ укра́шен
Ты́сячею мно̀гоцве́тных пя́тен.
Молчали́во жда́ли у преддве́рья,
То́лько а́нгел шевельну́л крыла́ми,
И посы́пались из ра́я пе́рья
Лё́гкими, сквозны́ми облака́ми.
Ско́лько и́х насы́палось, беле́я,
Сло́вно сне́г над нѐокре́пшей ни́вой!
И пога́сли изумру́ды Зме́я
И Павли́на ве́ерное ди́во.
Что́ нам в бле́дном у́треннем обма́не?
И Павли́н, и Зме́й - чужи́е лю́дям.
Во́т они́ раста́яли в тума́не,
И мы бо́льше ви́деть и́х не бу́дем.
Мы́ дрожи́м, как ма́ленькие де́ти,
На́с пуга́ют вре́мени налё́ты,
Мы́ пойдё́м моли́ться на рассве́те
В ла́сковые мра́морные гро́ты. |
Николай Гумилёв | Дагомея | Царь сказал своему полководцу: "Могучий,
Ты высок, точно слон дагомейских лесов,
Но ты все-таки ниже торжественной кучи
Отсечённых тобой человечьих голов.
И, как доблесть твоя, о, испытанный воин,
Так и милость моя не имеет конца.
Видишь солнце над морем? Ступай! Ты достоин
Быть слугой моего золотого отца".
Барабаны забили, защёлкали бубны,
Преклонённые люди завыли вокруг,
Амазонки запели протяжно, и трубный
Прокатился по морю от берега звук.
Полководец царю поклонился в молчаньи
И с утёса в бурливую воду прыгнул,
И тонул он в воде, а казалось, в сияньи
Золотого закатного солнца тонул.
Оглушали его барабаны и клики,
Ослепляли солёные брызги волны,
Он исчез. И блестело лицо у владыки,
Точно чёрное солнце подземной страны. | Царь сказа́л своему́ полково́дцу: " Могу́чий,
Ты высо́к, точно сло́н дагоме́йских лесо́в,
Но ты все́-таки ни́же торже́ственной ку́чи
Отсечё́нных тобо́й челове́чьих голо́в.
И, как до́блесть твоя́, о, испы́танный во́ин,
Так и ми́лость моя́ не име́ет конца́.
Видишь со́лнце над мо́рем? Ступа́й! Ты досто́ин
Быть слуго́й моего́ золото́го отца́ ".
Бараба́ны заби́ли, защё́лкали бу́бны,
Преклонё́нные лю́ди завы́ли вокру́г,
Амазо́нки запе́ли протя́жно, и тру́бный
Прокати́лся по мо́рю от бе́рега зву́к.
Полково́дец царю́ поклони́лся в молча́ньи
И с утё́са в бурли́вую во́ду прыгнул,
И тону́л он в воде́, а каза́лось, в сия́ньи
Золото́го зака́тного со́лнца тону́л.
Оглуша́ли его́ бараба́ны и кли́ки,
Ослепля́ли солё́ные бры́зги волны́,
Он исче́з. И блесте́ло лицо́ у влады́ки,
Точно чё́рное со́лнце подзе́мной страны́. |
Николай Гумилёв | Лес | В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы,
Из земли за корнем корень выходил,
Точно руки обитателей могил.
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы,
И следы в песке видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки.
Никогда сюда тропа не завела
Пэра Франции иль Круглого Стола,
И разбойник не гнездился здесь в кустах,
И пещерки не выкапывал монах.
Только раз отсюда в вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой,
Но в короне из литого серебра,
И вздыхала и стонала до утра,
И скончалась тихой смертью на заре
Перед тем как дал причастье ей кюрэ.
Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа,
Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне.
Я придумал это, глядя на твои
Косы, кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес - душа твоя,
Может быть, тот лес - любовь моя,
Или может быть, когда умрём,
Мы в тот лес направимся вдвоём. | В то́м лесу́ белесова́тые стволы́
Выступа́ли неожи́данно из мглы́,
Из земли́ за ко́рнем ко́рень выходи́л,
То́чно ру́ки обита́телей моги́л.
Под покро́вом я́рко-о́гненной листвы́
Велика́ны жи́ли, ка́рлики и львы́,
И следы́ в песке́ вида́ли рыбаки́
Шестипа́лой челове́ческой руки́.
Никогда́ сюда́ тропа́ не завела́
Пэ́ра Фра́нции иль Кру́глого Стола́,
И разбо́йник не гнезди́лся зде́сь в куста́х,
И пеще́рки не выка́пывал мона́х.
То́лько ра́з отсю́да в ве́чер грозово́й
Вы́шла же́нщина с коша́чьей голово́й,
Но в коро́не из лито́го серебра́,
И вздыха́ла и стона́ла до утра́,
И сконча́лась ти́хой сме́ртью на заре́
Пе́ред те́м как да́л прича́стье е́й кюрэ́.
Э́то бы́ло, э́то бы́ло в те́ года́,
От кото́рых не оста́лось и следа́,
Э́то бы́ло, э́то бы́ло в то́й стране́,
О кото́рой не загре́зишь и во сне́.
Я́ приду́мал э́то, гля́дя на твои́
Ко́сы, ко́льца огневе́ющей змеи́,
На твои́ зеленова́тые глаза́,
Ка́к перси́дская больна́я бирюза́.
Мо́жет бы́ть, тот ле́с - душа́ твоя́,
Мо́жет бы́ть, тот ле́с - любо́вь моя́,
Или мо́жет бы́ть, когда́ умрё́м,
Мы́ в тот ле́с напра́вимся вдвоё́м. |
Николай Гумилёв | I | Над городом плывёт ночная тишь
И каждый шорох делается глуше,
А ты, душа, ты всё-таки молчишь,
Помилуй, Боже, мраморные души.
И отвечала мне душа моя,
Как будто арфы дальние пропели:
- Зачем открыла я для бытия
Глаза в презренном человечьем теле?
- Безумная, я бросила мой дом,
К иному устремясь великолепью.
И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью.
- Ах, я возненавидела любовь,
Болезнь, которой все у вас подвластны,
Которая туманит вновь и вновь
Мир мне чужой, но стройный и прекрасный.
- И если что ещё меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надёжный щит,
Холодное презрительное горе. - | Над го́родом плывё́т ночна́я ти́шь
И ка́ждый шо́рох де́лается глу́ше,
А ты́, душа́, ты всё́-таки́ молчи́шь,
Поми́луй, Бо́же, мра́морные ду́ши.
И отвеча́ла мне́ душа́ моя́,
Как бу́дто а́рфы да́льние пропе́ли:
- Заче́м откры́ла я́ для бытия́
Глаза́ в презре́нном челове́чьем те́ле?
- Безу́мная, я бро́сила мой до́м,
К ино́му устремя́сь великоле́пью.
И ша́р земно́й мне сде́лался ядро́м,
К како́му ка́торжник прико́ван це́пью.
- Ах, я́ возненави́дела любо́вь,
Боле́знь, кото́рой все́ у ва́с подвла́стны,
Кото́рая тума́нит вно́вь и вно́вь
Мир мне́ чужо́й, но стро́йный и прекра́сный.
- И е́сли что́ ещё́ меня́ родни́т
С былы́м, мерца́ющим в плане́тном хо́ре,
То э́то го́ре, мо́й надё́жный щи́т,
Холо́дное презри́тельное го́ре. - |
Николай Гумилёв | Пьяный дервиш | Соловьи на кипарисах и над озером луна,
Камень чёрный, камень белый, много выпил я вина.
Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.
И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Я бродяга и трущобник, непутёвый человек,
Всё, чему я научился, всё забыл теперь навек,
Ради розовой усмешки и напева одного:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,
О любви спросить у мёртвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Под луною всколыхнулись в дымном озере струи,
На высоких кипарисах замолчали соловьи,
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его! | Соловьи́ на кипари́сах и над о́зером луна́,
Ка́мень чё́рный, ка́мень бе́лый, мно́го вы́пил я́ вина́.
Мне́ сейча́с буты́лка пе́ла гро́мче се́рдца моего́:
Ми́р лишь лу́ч от ли́ка дру́га, всё́ ино́е те́нь его́!
Виноче́рпия взлюби́л я не сего́дня, не вчера́,
Не вчера́ и не сего́дня пья́ный с са́мого утра́.
И хожу́ и похваля́юсь, что́ узна́л я торжество́:
Ми́р лишь лу́ч от ли́ка дру́га, всё́ ино́е те́нь его́!
Я́ бродя́га и трущо́бник, непутё́вый челове́к,
Всё́, чему́ я научи́лся, всё́ забы́л тепе́рь наве́к,
Ра́ди ро́зовой усме́шки и напе́ва одного́:
Ми́р лишь лу́ч от ли́ка дру́га, всё́ ино́е те́нь его́!
Во́т иду́ я по моги́лам, где́ лежа́т мои́ друзья́,
О любви́ спроси́ть у мё́ртвых неуже́ли мне́ нельзя́?
И кричи́т из я́мы че́реп та́йну гро́ба своего́:
Ми́р лишь лу́ч от ли́ка дру́га, всё́ ино́е те́нь его́!
Под луно́ю всколыхну́лись в ды́мном о́зере струи́,
На высо́ких кипари́сах замолча́ли соловьи́,
Ли́шь оди́н запе́л так гро́мко, то́т, не пе́вший ничего́:
Ми́р лишь лу́ч от ли́ка дру́га, всё́ ино́е те́нь его́! |
Николай Гумилёв | Ахилл | Брось, Одиссей, эти стоны притворные,
Красная кровь вас с землёй не разлучит,
А у меня она страшная, чёрная,
В сердце скопилась и давит и мучит. | Бро́сь, Одиссе́й, эти сто́ны притво́рные,
Кра́сная кро́вь вас с землё́й не разлу́чит,
А у меня́ она стра́шная, чё́рная,
В се́рдце скопи́лась и да́вит и му́чит. |
Николай Гумилёв | Правый путь | В муках и пытках рождается слово,
Робкое, тихо проходит по жизни,
Странник оно, из ковша золотого
Пьющий остатки на варварской тризне.
Выйдешь к природе! Природа враждебна,
Все в ней пугает, всего в ней помногу,
Вечно звучит в ней фанфара молебна
Не твоему и ненужному Богу.
Смерть? Но сперва эту сказку поэта
Взвесь осторожно и мудро исчисли, -
Жалко не будет ни жизни, ни света,
Но пожалеешь о царственной мысли.
Что ж, это путь величавый и строгий:
Плакать с осенним пронзительным ветром,
С нищими нищим таиться в берлоге,
Хмурые думы оковывать метром. | В му́ках и пы́тках рожда́ется сло́во,
Ро́бкое, ти́хо прохо́дит по жи́зни,
Стра́нник оно́, из ковша́ золото́го
Пью́щий оста́тки на ва́рварской три́зне.
Вы́йдешь к приро́де! Приро́да вражде́бна,
Все́ в ней пуга́ет, всего́ в ней помно́гу,
Ве́чно звучи́т в ней фанфа́ра моле́бна
Не твоему́ и нену́жному Бо́гу.
Сме́рть? Но сперва́ эту ска́зку поэ́та
Взве́сь осторо́жно и му́дро исчи́сли, -
Жа́лко не бу́дет ни жи́зни, ни све́та,
Но пожале́ешь о ца́рственной мы́сли.
Что́ ж, это пу́ть велича́вый и стро́гий:
Пла́кать с осе́нним пронзи́тельным ве́тром,
С ни́щими ни́щим таи́ться в берло́ге,
Хму́рые ду́мы око́вывать ме́тром. |
Николай Гумилёв | Охота | Князь вынул бич и кинул клич -
Грозу охотничьих добыч,
И белый конь, душа погонь,
Ворвался в стынущую сонь.
Удар копыт в снегу шуршит,
И зверь встаёт, и зверь бежит,
Но не спастись ни в глубь, ни в высь,
Как змеи, стрелы понеслись.
Их лёгкий взмах наводит страх
На неуклюжих россомах,
Грызёт их медь седой медведь,
Но все же должен умереть.
И, лёгче птиц, склоняясь ниц,
Князь ищет чёткий след лисиц.
Но вечер ал, и князь устал,
Прилёг на мох и задремал,
Не дремлет конь, его не тронь,
Огонь в глазах его, огонь.
И, волк равнин, подходит финн,
Туда, где дремлет властелин,
А ночь светла, земля бела,
Господь, спаси его от зла! | Князь вы́нул би́ч и ки́нул кли́ч -
Грозу́ охо́тничьих добы́ч,
И бе́лый ко́нь, душа́ пого́нь,
Ворва́лся в сты́нущую со́нь.
Уда́р копы́т в снегу́ шурши́т,
И зве́рь встаё́т, и зве́рь бежи́т,
Но не спасти́сь ни в глу́бь, ни в вы́сь,
Как зме́и, стре́лы понесли́сь.
Их лё́гкий взма́х наво́дит стра́х
На нѐуклю́жих россома́х,
Грызё́т их ме́дь седо́й медве́дь,
Но все́ же до́лжен умере́ть.
И, лё́гче пти́ц, склоня́ясь ни́ц,
Князь и́щет чё́ткий сле́д лиси́ц.
Но ве́чер а́л, и кня́зь уста́л,
Прилё́г на мо́х и задрема́л,
Не дре́млет ко́нь, его́ не тро́нь,
Ого́нь в глаза́х его́, ого́нь.
И, во́лк равни́н, подхо́дит фи́нн,
Туда́, где дре́млет властели́н,
А но́чь светла́, земля́ бела́,
Госпо́дь, спаси́ его́ от зла́! |
Николай Гумилёв | Уходящей | Не медной музыкой фанфар,
Не грохотом рогов
Я мой приветствовал пожар
И сон твоих шагов. -
Сковала бледные уста
Святая Тишина,
И в небе знаменем Христа
Сияла нам луна.
И рокотали соловьи
О Розе Горних Стран,
Когда глаза мои, твои
Заворожил туман.
И вот теперь, когда с тобой
Я здесь последний раз,
Слезы ни флейта, ни гобой
Не вызовут из глаз.
Теперь душа твоя мертва,
Мечта твоя темна,
А мне все те ж твердит слова
Святая Тишина
Соединяющий тела
Их разлучает вновь,
Но будет жизнь моя светла,
Пока жива любовь. | Не ме́дной му́зыкой фанфа́р,
Не гро́хотом рого́в
Я мо́й приве́тствовал пожа́р
И со́н твои́х шаго́в. -
Скова́ла бле́дные уста́
Свята́я Тишина́,
И в не́бе зна́менем Христа́
Сия́ла на́м луна́.
И рокота́ли соловьи́
О Ро́зе Го́рних Стра́н,
Когда́ глаза́ мои́, твои́
Заворожи́л тума́н.
И во́т тепе́рь, когда́ с тобо́й
Я зде́сь после́дний ра́з,
Слезы́ ни фле́йта, ни гобо́й
Не вы́зовут из гла́з.
Тепе́рь душа́ твоя́ мертва́,
Мечта́ твоя́ темна́,
А мне́ все те́ ж тверди́т слова́
Свята́я Тишина́
Соединя́ющий тела́
Их разлуча́ет вно́вь,
Но бу́дет жи́знь моя́ светла́,
Пока́ жива́ любо́вь. |
Николай Гумилёв | Северный раджа | Она простёрлась, неживая,
Когда замышлен был набег,
Её сковали грусть без края
И синий лёд, и белый снег.
Но и задумчивые ели
В цветах серебряной луны,
Всегда тревожные, хотели
Святой по-новому весны.
И над страной лесов и гатей
Сверкнула золотом заря, -
То шли бесчисленные рати
Непобедимого царя.
Он жил на сказочных озёрах,
Дитя брильянтовых раджей,
И радость светлая во взорах,
И губы лотуса свежей.
Но, сына царского, на север
Его таинственно влечёт:
Он хочет в поле видеть клевер,
В сосновых рощах жёлтый мёд.
Гудит земля, оружье блещет,
Трубят военные слоны,
И сын полуночи трепещет
Пред сыном солнечной страны.
Сё - царь! Придите и поймите
Его спасающую сеть,
В кипучий вихрь его событий
Спешите кануть и сгореть.
Легко сгореть и встать иными,
Ступить на новую межу,
Чтоб встретить в пламени и дыме
Владыку севера, Раджу. | Она́ простё́рлась, нѐжива́я,
Когда́ замы́шлен бы́л набе́г,
Её́ скова́ли гру́сть без кра́я
И си́ний лё́д, и бе́лый сне́г.
Но и заду́мчивые е́ли
В цвета́х сере́бряной луны́,
Всегда́ трево́жные, хоте́ли
Свято́й по-но́вому весны́.
И над страно́й лесо́в и га́тей
Сверкну́ла зо́лотом заря́, -
То шли́ бесчи́сленные ра́ти
Непобеди́мого царя́.
Он жи́л на ска́зочных озё́рах,
Дитя́ брилья́нтовых радже́й,
И ра́дость све́тлая во взо́рах,
И гу́бы ло́туса свеже́й.
Но, сы́на ца́рского, на се́вер
Его́ таи́нственно влечё́т:
Он хо́чет в по́ле ви́деть кле́вер,
В сосно́вых ро́щах жё́лтый мё́д.
Гуди́т земля́, ору́жье бле́щет,
Трубя́т вое́нные слоны́,
И сы́н полу́ночи трепе́щет
Пред сы́ном со́лнечной страны́.
Сё - ца́рь! Приди́те и пойми́те
Его́ спаса́ющую се́ть,
В кипу́чий ви́хрь его́ собы́тий
Спеши́те ка́нуть и сгоре́ть.
Легко́ сгоре́ть и вста́ть ины́ми,
Ступи́ть на но́вую межу́,
Чтоб встре́тить в пла́мени и ды́ме
Влады́ку се́вера, Раджу́. |
Николай Гумилёв | Северный раджа | Он встал на крайнем берегу,
И было хмуро побережье,
Едва чернели на снегу
Следы глубокие, медвежьи.
Да в отдалённой полынье
Плескались рыжие тюлени,
Да небо в розовом огне
Бросало ровный свет без тени.
Он обернулся... там, во мгле
Дрожали зябнущие парсы
И, обессилев, на земле
Валялись царственные барсы,
А дальше падали слоны,
Дрожа, стонали, как гиганты,
И лился мягкий свет луны
На их уборы, их брильянты.
Но людям, павшим перед ним,
Царь кинул гордое решенье:
"Мы в царстве снега создадим
Иную Индию... - Виденье.
На этот звонкий синий лёд
Утёсы мрамора не лягут
И лотус здесь не зацветёт
Под вековою сенью пагод.
Но будет белая заря
Пылать слепительнее вдвое,
Чем у бирманского царя
Костры из мирры и алоэ.
Не бойтесь этой наготы
И песен холода и вьюги,
Вы обретёте здесь цветы,
Каких не знали бы на юге..." | Он вста́л на кра́йнем берегу́,
И бы́ло хму́ро побере́жье,
Едва́ черне́ли на снегу́
Следы́ глубо́кие, медве́жьи.
Да в отдалё́нной полынье́
Плеска́лись ры́жие тюле́ни,
Да не́бо в ро́зовом огне́
Броса́ло ро́вный све́т без те́ни.
Он оберну́лся... та́м, во мгле́
Дрожа́ли зя́бнущие па́рсы
И, обесси́лев, на земле́
Валя́лись ца́рственные ба́рсы,
А да́льше па́дали слоны́,
Дрожа́, стона́ли, ка́к гига́нты,
И ли́лся мя́гкий све́т луны́
На и́х убо́ры, и́х брилья́нты.
Но лю́дям, па́вшим пе́ред ни́м,
Царь ки́нул го́рдое реше́нье:
" Мы в ца́рстве сне́га создади́м
Ину́ю И́ндию... - Виде́нье.
На э́тот зво́нкий си́ний лё́д
Утё́сы мра́мора не ля́гут
И ло́тус зде́сь не зацветё́т
Под веково́ю се́нью па́год.
Но бу́дет бе́лая заря́
Пыла́ть слепи́тельнее вдво́е,
Чем у бирма́нского царя́
Костры́ из ми́рры и ало́э.
Не бо́йтесь э́той наготы́
И пе́сен хо́лода и вью́ги,
Вы обретё́те зде́сь цветы́,
Каки́х не зна́ли бы на ю́ге... " |
Николай Гумилёв | Из Шиллера | С самострелом и стрелами
Через горы и леса
Держит путь стрелок свободный,
Смело глядя в небеса.
Там, где, с высей низвергаясь,
Мутный плещется поток,
Где так жарко греет солнце,
Там царём один стрелок.
И своей стрелою меткой
Он разит издалека.
Лучше денег, лучше власти
Жизнь весёлая стрелка. | С самостре́лом и стрела́ми
Че́рез го́ры и леса́
Де́ржит пу́ть стрело́к свобо́дный,
Сме́ло гля́дя в небеса́.
Та́м, где, с вы́сей низверга́ясь,
Му́тный пле́щется пото́к,
Где́ так жа́рко гре́ет со́лнце,
Та́м царё́м оди́н стрело́к.
И свое́й стрело́ю ме́ткой
О́н рази́т издалека́.
Лу́чше де́нег, лу́чше вла́сти
Жи́знь весё́лая стрелка́. |
Николай Гумилёв | I | Люблю я чудный горный вид,
Остроконечные вершины,
Где каждый лишний шаг грозит
Несвоевременной кончиной. | Люблю́ я чу́дный го́рный ви́д,
Остроконе́чные верши́ны,
Где ка́ждый ли́шний ша́г грози́т
Несвоевре́менной кончи́ной. |
Николай Гумилёв | II | Люблю над пропастью глухой
Простором дали любоваться
Или неверною тропой
Все выше, выше подниматься. | Люблю́ над про́пастью глухо́й
Просто́ром да́ли любова́ться
Или неве́рною тропо́й
Все вы́ше, вы́ше поднима́ться. |
Николай Гумилёв | III | В горах мне люб и Божий свет,
Но люб и смерти миг единый!
Не заманить меня вам, нет,
В пустые, скучные долины. | В гора́х мне лю́б и Бо́жий све́т,
Но лю́б и сме́рти ми́г еди́ный!
Не замани́ть меня́ вам, не́т,
В пусты́е, ску́чные доли́ны. |
Николай Гумилёв | После победы | Солнце катится, кудри мои золотя,
Я срываю цветы, с ветерком говорю.
Почему же не счастлив я, словно дитя,
Почему не спокоен, подобно царю?
На испытанном луке дрожит тетива,
И все шепчет, и шепчет сверкающий меч.
Он, безумный, ещё не забыл острова,
Голубые моря нескончаемых сеч.
Для кого же теперь вы готовите смерть,
Сильный меч и далеко-стреляющий лук?
Иль не знаете вы: завоёвана твердь,
К нам склонилась земля, как союзник и друг;
Все моря целовали мои корабли,
Мы почтили сраженьями все берега.
Неужели за гранью широкой земли
И за гранью небес вы узнали врага? | Солнце ка́тится, ку́дри мои́ золотя́,
Я срыва́ю цветы́, с ветерко́м говорю́.
Почему́ же не сча́стлив я, сло́вно дитя́,
Почему́ не споко́ен, подо́бно царю́?
На испы́танном лу́ке дрожи́т тетива́,
И все ше́пчет, и ше́пчет сверка́ющий ме́ч.
Он, безу́мный, ещё́ не забы́л острова́,
Голубы́е моря́ несконча́емых се́ч.
Для кого́ же тепе́рь вы гото́вите сме́рть,
Сильный ме́ч и дале́ко - стреля́ющий лу́к?
Иль не зна́ете вы́: завоё́вана тве́рдь,
К нам склони́лась земля́, как сою́зник и дру́г;
Все моря́ целова́ли мои́ корабли́,
Мы почти́ли сраже́ньями все́ берега́.
Неуже́ли за гра́нью широ́кой земли́
И за гра́нью небе́с вы узна́ли врага́? |
Николай Гумилёв | Выбор | Созидающий башню сорвётся,
Будет страшен стремительный лет,
И на дне мирового колодца
Он безумье своё проклянёт.
Разрушающий будет раздавлен,
Опрокинут обломками плит,
И, Всевидящим Богом оставлен,
Он о муке своей возопит.
А ушедший в ночные пещеры
Или к заводям тихой реки
Повстречает свирепой пантеры
Наводящие ужас зрачки.
Не спасёшься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право -
Самому выбирать свою смерть. | Созида́ющий ба́шню сорвё́тся,
Будет стра́шен стреми́тельный ле́т,
И на дне́ мирово́го коло́дца
Он безу́мье своё́ проклянё́т.
Разруша́ющий бу́дет разда́влен,
Опроки́нут обло́мками пли́т,
И, Всеви́дящим Бо́гом оста́влен,
Он о му́ке свое́й возопи́т.
А уше́дший в ночны́е пеще́ры
Или к за́водям ти́хой реки́
Повстреча́ет свире́пой панте́ры
Наводя́щие у́жас зрачки́.
Не спасё́шься от до́ли крова́вой,
Что земны́м предназна́чила тве́рдь.
Но молчи́: несравне́нное пра́во -
Самому́ выбира́ть свою сме́рть. |
Николай Гумилёв | Умный дьявол | Мой старый друг, мой верный Дьявол,
Пропел мне песенку одну:
- Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошёл ко дну.
Кругом вставали волны-стены,
Спадали, вспенивались вновь,
Пред ним неслась, белее пены,
Его великая любовь.
Он слышал зов, когда он плавал:
"О, верь мне, я не обману"...
Но помни, - молвил умный Дьявол, -
Он на заре пошёл ко дну. | Мой ста́рый дру́г, мой ве́рный Дья́вол,
Пропе́л мне пе́сенку одну́:
- Всю но́чь моря́к в пучи́не пла́вал,
А на заре́ пошё́л ко дну́.
Круго́м встава́ли во́лны - сте́ны,
Спада́ли, вспе́нивались вно́вь,
Пред ни́м несла́сь, беле́е пе́ны,
Его́ вели́кая любо́вь.
Он слы́шал зо́в, когда́ он пла́вал:
"О, ве́рь мне, я́ не обману́"...
Но по́мни, - мо́лвил у́мный Дья́вол, -
Он на заре́ пошё́л ко дну́. |
Николай Гумилёв | Колокол | Медный колокол на башне
Тяжким гулом загудел,
Чтоб огонь горел бесстрашней,
Чтобы бешеные люди
Праздник правили на груде
Изуродованных тел.
Звук помчался в дымном поле,
Повторяя слово "смерть",
И от ужаса и боли
В норы прятались лисицы,
А испуганные птицы
Лётом взрезывали твердь.
Дальше звал он, точно пенье,
К созидающей борьбе.
Люди мирного селенья,
Люди плуга брали молот,
Презирая зной и холод,
Храмы строили себе.
А потом он умер, сонный,
И мечтали пастушки:
"Это, верно, бог влюблённый,
Приближаясь к светлой цели,
Нежным рокотом свирели
Опечалил тростники". | Ме́дный ко́локол на ба́шне
Тя́жким гу́лом загуде́л,
Что́б ого́нь горе́л бесстра́шней,
Что́бы бе́шеные лю́ди
Пра́здник пра́вили на гру́де
Изуро́дованных те́л.
Зву́к помча́лся в ды́мном по́ле,
Повторя́я сло́во "сме́рть",
И от у́жаса и бо́ли
В но́ры пря́тались лиси́цы,
А испу́ганные пти́цы
Лё́том взре́зывали тве́рдь.
Да́льше зва́л он, то́чно пе́нье,
К созида́ющей борьбе́.
Лю́ди ми́рного селе́нья,
Лю́ди плу́га бра́ли мо́лот,
Презира́я зно́й и хо́лод,
Хра́мы стро́или себе́.
А пото́м он у́мер, со́нный,
И мечта́ли пастушки́:
" Э́то, ве́рно, бо́г влюблё́нный,
Приближа́ясь к све́тлой це́ли,
Не́жным ро́котом свире́ли
Опеча́лил тростники́ ". |
Николай Гумилёв | Больная земля | Меня терзает злой недуг,
Я вся во власти яда жизни,
И стыдно мне моих подруг
В моей сверкающей отчизне.
При свете пламенных зарниц
Дрожат под плетью наслаждений
Толпы людей, зверей, и птиц,
И насекомых, и растений.
Их отвратительным теплом
И я согретая невольно,
Несусь в пространстве голубом,
Твердя старинное "довольно".
Светила смотрят все мрачней,
Но час тоски моей недолог,
И скоро в бездну мир червей
Помчит озлобленный осколок.
Комет бегущих душный чад
Убьёт остатки атмосферы,
И диким рёвом зарычат
Пустыни, горы и пещеры.
И ляжет жизнь в моей пыли,
Пьяна от сока смертных гроздий,
Сгниют и примут вид земли
Повсюду брошенные кости.
И снова будет торжество,
И снова буду я единой:
Необозримые равнины
И на равнинах никого. | Меня́ терза́ет зло́й неду́г,
Я вся́ во вла́сти я́да жи́зни,
И сты́дно мне́ мои́х подру́г
В мое́й сверка́ющей отчи́зне.
При све́те пла́менных зарни́ц
Дрожа́т под пле́тью наслажде́ний
Толпы́ люде́й, звере́й, и пти́ц,
И насеко́мых, и расте́ний.
Их отврати́тельным тепло́м
И я́ согре́тая нево́льно,
Несу́сь в простра́нстве голубо́м,
Твердя́ стари́нное "дово́льно".
Свети́ла смо́трят все́ мрачне́й,
Но ча́с тоски́ мое́й недо́лог,
И ско́ро в бе́здну ми́р черве́й
Помчи́т озло́бленный оско́лок.
Коме́т бегу́щих ду́шный ча́д
Убьё́т оста́тки атмосфе́ры,
И ди́ким рё́вом зарыча́т
Пусты́ни, го́ры и пеще́ры.
И ля́жет жи́знь в мое́й пыли́,
Пьяна́ от со́ка сме́ртных гро́здий,
Сгнию́т и при́мут ви́д земли́
Повсю́ду бро́шенные ко́сти.
И сно́ва бу́дет торжество́,
И сно́ва бу́ду я́ еди́ной:
Необозри́мые равни́ны
И на равни́нах никого́. |
Николай Гумилёв | На пиру | Влюблённый принц Диего задремал,
И выронил чеканенный бокал,
И голову склонил меж блюд на стол,
И расстегнул малиновый камзол.
И видит он прозрачную струю,
А на струе стеклянную ладью,
В которой плыть уже давно, давно
Ему с его невестой суждено.
Вскрываются пространства без конца,
И, как два взора, блещут два кольца.
Но в дымке уж заметны острова,
Где раздадутся тайные слова
И где венками белоснежных роз
Их обвенчает Иисус Христос.
А между тем властитель на него
Вперил свой взгляд, где злое торжество.
Прикладывают наглые шуты
Ему на грудь кровавые цветы,
И томная невеста, чуть дрожа,
Целует похотливого пажа. | Влюблё́нный при́нц Дие́го задрема́л,
И вы́ронил чека́ненный бока́л,
И го́лову склони́л меж блю́д на сто́л,
И расстегну́л мали́новый камзо́л.
И ви́дит о́н прозра́чную струю́,
А на струе́ стекля́нную ладью́,
В кото́рой плы́ть уже́ давно́, давно́
Ему́ с его́ неве́стой суждено́.
Вскрыва́ются простра́нства без конца́,
И, ка́к два взо́ра, бле́щут два́ кольца́.
Но в ды́мке у́ж заме́тны острова́,
Где раздаду́тся та́йные слова́
И где́ венка́ми бѐлосне́жных ро́з
Их обвенча́ет Иису́с Христо́с.
А ме́жду те́м власти́тель на него́
Впери́л свой взгля́д, где зло́е торжество́.
Прикла́дывают на́глые шуты́
Ему́ на гру́дь крова́вые цветы́,
И то́мная неве́ста, чу́ть дрожа́,
Целу́ет похотли́вого пажа́. |
Николай Гумилёв | Отказ | Царица - иль, может быть, только печальный ребёнок, -
Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем,
И стан её стройный и гибкий казался так тонок,
Он тайно стремился навстречу серебряным зорям.
Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица,
И вот перед ней замелькали на влаге дельфины.
Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюблённого принца,
Они предлагали свои глянцевитые спины.
Но голос хрустальный казался особенно звонок,
Когда он упрямо сказал роковое "не надо"...
Царица - иль, может быть, только капризный ребёнок,
Усталый ребёнок с бессильною мукою взгляда. | Цари́ца - иль, мо́жет быть, то́лько печа́льный ребё́нок, -
Она́ наклоня́лась над со́нно - вздыха́ющим мо́рем,
И ста́н её стро́йный и ги́бкий каза́лся так то́нок,
Он та́йно стреми́лся навстре́чу сере́бряным зо́рям.
Сбега́ющий су́мрак. Кака́я-то кри́кнула пти́ца,
И во́т перед не́й замелька́ли на вла́ге дельфи́ны.
Чтоб плы́ть к бирюзо́вым владе́ньям влюблё́нного при́нца,
Они́ предлага́ли свои́ глянцеви́тые спи́ны.
Но го́лос хруста́льный каза́лся осо́бенно зво́нок,
Когда́ он упря́мо сказа́л роково́е "не на́до"...
Цари́ца - иль, мо́жет быть, то́лько капри́зный ребё́нок,
Уста́лый ребё́нок с бесси́льною му́кою взгля́да. |
Николай Гумилёв | Тоска по морю | Я молчу - во взорах видно горе,
Говорю - мои слова так злы,
Ах, когда ж я вновь увижу в море
Синие и пенные валы.
Белый парус, белых, белых чаек
Или ночью длинный лунный мост,
Позабыв о прошлом и не чая
Ничего в грядущем, кроме звёзд!
Видно, я суровому Нерею
Смог когда-то очень угодить,
Что теперь - его, и не умею
Ни полей, ни леса полюбить.
Я томлюсь, мне многого не надо,
Только - моря с четырёх сторон.
Не была ль сестрою мне наяда,
Нежным братом лапчатый тритон?
Боже! Будь я самым сильным князем,
Но живи от моря вдалеке,
Я б, наверно, повалившись наземь,
Грыз её и бил в глухой тоске! | Я́ молчу́ - во взо́рах ви́дно го́ре,
Говорю́ - мои́ слова́ так злы́,
А́х, когда́ ж я вно́вь уви́жу в мо́ре
Си́ние и пе́нные валы́.
Бе́лый па́рус, бе́лых, бе́лых ча́ек
Или но́чью дли́нный лу́нный мо́ст,
Позабы́в о про́шлом и не ча́я
Ничего́ в гряду́щем, кро́ме звё́зд!
Ви́дно, я́ суро́вому Нере́ю
Смо́г когда́-то о́чень угоди́ть,
Что́ тепе́рь - его́, и не уме́ю
Ни поле́й, ни ле́са полюби́ть.
Я́ томлю́сь, мне мно́гого не на́до,
То́лько - мо́ря с четырё́х сторо́н.
Не была́ ль сестро́ю мне́ ная́да,
Не́жным бра́том ла́пчатый трито́н?
Бо́же! Бу́дь я са́мым си́льным кня́зем,
Но живи́ от мо́ря вдалеке́,
Я́ б, наве́рно, повали́вшись на́земь,
Гры́з её́ и би́л в глухо́й тоске́! |
Николай Гумилёв | Лиловый цветок | Вечерние тихи, заклятья,
Печаль голубой, темноты,
Я вижу не лица, а платья,
А может быть, только цветы.
Так радует серо-зелёный,
Живой и стремительный весь,
И, может быть, к счастью, влюблённый
В кого-то чужого... не здесь.
Но душно мне... Я зачарован;
Ковёр надо мной, словно сеть;
Хочу быть спокойным - взволнован,
Смотрю - а хочу не смотреть.
Смолкает весёлое слово,
И ярче пылание щёк:
То мучит, то нежит лиловый,
Томящий и странный цветок. | Вече́рние тихи́, закля́тья,
Печа́ль голу́бой, темноты́,
Я ви́жу не лица́, а пла́тья,
А мо́жет бы́ть, только цветы́.
Так ра́дует се́ро-зелё́ный,
Живо́й и стреми́тельный ве́сь,
И, мо́жет быть, к сча́стью, влюблё́нный
В кого́-то чужо́го... не зде́сь.
Но ду́шно мне... Я́ зачаро́ван;
Ковё́р надо мно́й, словно се́ть;
Хочу́ быть споко́йным - взволно́ван,
Смотрю́ - а хочу́ не смотре́ть.
Смолка́ет весё́лое сло́во,
И я́рче пыла́ние щё́к:
То му́чит, то не́жит лило́вый,
Томя́щий и стра́нный цвето́к. |
Николай Гумилёв | Тразименское озеро | Зелёное, все в пенистых буграх,
Как горсть воды, из океана взятой,
Но пригоршней гиганта чуть разжатой,
Оно томится в плоских берегах.
Не блещет плуг на мокрых бороздах,
И медлен буйвол, грузный и рогатый,
Здесь тёмной думой удручён вожатый,
Здесь зреет хлеб, но лавр уже зачах.
Лишь иногда, наскучивши покоем,
С кипеньем, гулом, гиканьем и воем
Оно своих не хочет берегов,
Как будто вновь под ратью Ганнибала
Вздохнули скалы, слышен визг шакала
И трубный голос бешеных слонов. | Зелё́ное, все в пе́нистых бугра́х,
Как го́рсть воды́, из океа́на взя́той,
Но при́горшней гига́нта чу́ть разжа́той,
Оно́ томи́тся в пло́ских берега́х.
Не бле́щет плу́г на мо́крых борозда́х,
И ме́длен бу́йвол, гру́зный и рога́тый,
Здесь тё́мной ду́мой удручё́н вожа́тый,
Здесь зре́ет хле́б, но ла́вр уже́ зача́х.
Лишь иногда́, наску́чивши поко́ем,
С кипе́ньем, гу́лом, ги́каньем и во́ем
Оно́ свои́х не хо́чет берего́в,
Как бу́дто вно́вь под ра́тью Ганниба́ла
Вздохну́ли ска́лы, слы́шен ви́зг шака́ла
И тру́бный го́лос бе́шеных слоно́в. |
Николай Гумилёв | Перчатка | На руке моей перчатка,
И её я не сниму,
Под перчаткою загадка,
О которой вспомнить сладко
И которая уводит мысль во тьму.
На руке прикосновенье
Тонких пальцев милых рук,
И как слух мой помнит пенье,
Так хранит их впечатленье
Эластичная перчатка, верный друг.
Есть у каждого загадка,
Уводящая во тьму,
У меня - моя перчатка,
И о ней мне вспомнить сладко,
И её до новой встречи не сниму. | На руке́ мое́й перча́тка,
И её́ я не сниму́,
Под перча́ткою зага́дка,
О кото́рой вспо́мнить сла́дко
И кото́рая уво́дит мы́сль во тьму́.
На руке́ прикоснове́нье
То́нких па́льцев ми́лых ру́к,
И как слу́х мой по́мнит пе́нье,
Та́к храни́т их впечатле́нье
Эласти́чная перча́тка, ве́рный дру́г.
Е́сть у ка́ждого зага́дка,
Уводя́щая во тьму́,
У меня́ - моя́ перча́тка,
И о не́й мне вспо́мнить сла́дко,
И её́ до но́вой встре́чи не сниму́. |
Николай Гумилёв | В Бретани | Здравствуй, море! Ты из тех морей,
По которым плавали галеры,
В шёлковых кафтанах кавалеры
Покоряли варварских царей,
Только странно, я люблю скорей
Те моря, суровые без меры,
Где акулы, спруты и химеры, -
Ужас чернокожих рыбарей.
Те моря... я слушаю их звоны,
Ясно вижу их покров червлёный
В душной комнате, в тиши ночной,
В час, когда я - как стрела у лука,
А душа - один восторг и мука
Перед страшной женской красотой. | Здра́вствуй, мо́ре! Ты́ из те́х море́й,
По кото́рым пла́вали гале́ры,
В шё́лковых кафта́нах кавале́ры
Покоря́ли ва́рварских царе́й,
То́лько стра́нно, я́ люблю́ скоре́й
Те́ моря́, суро́вые без ме́ры,
Где́ аку́лы, спру́ты и химе́ры, -
У́жас черноко́жих рыбаре́й.
Те́ моря́... я слу́шаю их зво́ны,
Я́сно ви́жу и́х покро́в червлё́ный
В ду́шной ко́мнате, в тиши́ ночно́й,
В ча́с, когда́ я-ка́к стрела́ у лу́ка,
А душа́ - оди́н восто́рг и му́ка
Пе́ред стра́шной же́нской красото́й. |
Николай Гумилёв | Сирень | Из букета целого сиреней
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.
Все казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.
И за огненными небесами
Обо мне задумалась она,
Девушка с газельими глазами
Моего любимейшего сна.
Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого, что мне нельзя иначе,
Оттого что я её люблю. | Из буке́та це́лого сире́ней
Мне́ доста́лась ли́шь одна́ сире́нь,
И всю но́чь я ду́мал об Еле́не,
А пото́м томи́лся це́лый де́нь.
Все́ каза́лось мне́, что в бе́лой пе́не
Исчеза́ет ми́лая земля́,
Расцвета́ют вла́жные сире́ни
За кормо́й большо́го корабля́.
И за о́гненными небеса́ми
Обо мне́ заду́малась она́,
Де́вушка с газе́льими глаза́ми
Моего́ люби́мейшего сна́.
Се́рдце пры́гало, как де́тский мя́чик,
Я́, как бра́ту, ве́рил кораблю́,
Оттого́, что мне́ нельзя́ ина́че,
Оттого́ что я́ её́ люблю́. |
Николай Гумилёв | Сада-Якко | В полутемном строгом зале
Пели скрипки, Вы плясали.
Группы бабочек и лилий
На шелку зеленоватом,
Как живые, говорили
С электрическим закатом,
И ложилась тень акаций
На полотна декораций.
Вы казались бонбоньеркой
Над изящной этажеркой,
И, как беленькие кошки,
Как играющие дети,
Ваши маленькие ножки
Трепетали на паркете,
И жуками золотыми
Нам сияло Ваше имя.
И когда Вы говорили,
Мы далёкое любили,
Вы бросали в нас цветами
Незнакомого искусства,
Непонятными словами
Опьяняя наши чувства,
И мы верили, что солнце -
Только вымысел японца. | В полуте́мном стро́гом за́ле
Пе́ли скри́пки, Вы́ пляса́ли.
Гру́ппы ба́бочек и ли́лий
На шелку́ зеленова́том,
Ка́к живы́е, говори́ли
С электри́ческим зака́том,
И ложи́лась те́нь ака́ций
На поло́тна декора́ций.
Вы́ каза́лись бонбонье́ркой
Над изя́щной этаже́ркой,
И, как бе́ленькие ко́шки,
Ка́к игра́ющие де́ти,
Ва́ши ма́ленькие но́жки
Трепета́ли на парке́те,
И жука́ми золоты́ми
На́м сия́ло Ва́ше и́мя.
И когда́ Вы говори́ли,
Мы́ далё́кое люби́ли,
Вы́ броса́ли в на́с цвета́ми
Нѐзнако́мого иску́сства,
Нѐпоня́тными слова́ми
Опьяня́я на́ши чу́вства,
И мы ве́рили, что со́лнце -
То́лько вы́мысел япо́нца. |
Николай Гумилёв | Портрет | Лишь тёмный бархат, на котором
Забыт сияющий алмаз,
Сумею я сравнить со взором
Её почти поющих глаз.
Её фарфоровое тело
Тревожит смутной белизной,
Как лепесток сирени белой
Под умирающей луной.
Пусть руки нежно-восковые,
Но кровь в них так же горяча,
Как перед образом Марии
Неугасимая свеча.
И вся она легка, как птица
Осенней ясною порой,
Уже готовая проститься
С печальной северной страной. | Лишь тё́мный ба́рхат, на кото́ром
Забы́т сия́ющий алма́з,
Суме́ю я́ сравни́ть со взо́ром
Её́ почти́ пою́щих гла́з.
Её́ фарфо́ровое те́ло
Трево́жит сму́тной белизно́й,
Как лепесто́к сире́ни бе́лой
Под умира́ющей луно́й.
Пусть ру́ки не́жно-во́сковые,
Но кро́вь в них та́к же горяча́,
Как пе́ред о́бразом Мари́и
Неугаси́мая свеча́.
И вся́ она́ легка́, как пти́ца
Осе́нней я́сною поро́й,
Уже́ гото́вая прости́ться
С печа́льной се́верной страно́й. |
Николай Гумилёв | Богатое сердце | Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в тёмное сердце вошла.
Не знал я, что в сердце так много
Созвездий слепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у Бога
Для глаз говорящих твоих.
Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у Бога
Для губ полудетских твоих.
И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твоё из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня. | Дрема́ла душа́, как слепа́я,
Так пы́льные спя́т зеркала́,
Но со́лнечным о́блаком ра́я
Ты в тё́мное се́рдце вошла́.
Не зна́л я, что в се́рдце так мно́го
Созве́здий слепя́щих таки́х,
Чтоб вы́молить сча́стье у Бо́га
Для гла́з говоря́щих твои́х.
Не зна́л я, что в се́рдце так мно́го
Созву́чий звеня́щих таки́х,
Чтоб вы́молить сча́стье у Бо́га
Для гу́б полуде́тских твои́х.
И ра́д я, что се́рдце бога́то,
Ведь те́ло твоё́ из огня́,
Душа́ твоя ди́вно крыла́та,
Певу́чая ты́ для меня́. |
Николай Гумилёв | Синяя звезда | Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой,
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимой красотой.
И умер я... и видел пламя,
Не виданное никогда.
Пред ослеплёнными глазами
Светилась синяя звезда.
Как вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной,
Ты птицей раненой нежданно
Затрепетала предо мной.
Ты повторяла: "Я страдаю".
Но что же делать мне, когда
Я наконец так сладко знаю,
Что ты - лишь синяя звезда. | Я вы́рван бы́л из жи́зни те́сной,
Из жи́зни ску́дной и просто́й,
Твое́й мучи́тельной, чуде́сной,
Неотврати́мой красото́й.
И у́мер я́... и ви́дел пла́мя,
Не ви́данное никогда́.
Пред ослеплё́нными глаза́ми
Свети́лась си́няя звезда́.
Как вдру́г из глу́би осия́нной
Возни́к обра́тно ми́р земно́й,
Ты пти́цей ра́неной нежда́нно
Затрепета́ла пре́до мно́й.
Ты повторя́ла: "Я́ страда́ю".
Но что́ же де́лать мне́, когда́
Я наконе́ц так сла́дко зна́ю,
Что ты́ - лишь си́няя звезда́. |
Николай Гумилёв | Предложенье | Я говорил: "Ты хочешь, хочешь?
Могу я быть тобой любим?"
Ты счастье странное пророчишь
Гортанным голосом своим.
А я плачу за счастье много,
Мой дом - и звёзд и песен дом,
И будет странная тревога
Расти при имени твоём.
И скажут: "Что он? Только скрипка,
Покорно плачущая, он,
Её единая улыбка
Рождает этот дивный звон".
И скажут: "То луна и море,
Двояко отражённый свет, -
И после: - О, какое горе,
Что женщины подобной нет!"
Но, не ответив мне ни слова,
Она задумчиво прошла,
Она не сделала мне злого,
И жизнь по-прежнему светла.
Ко мне нисходят серафимы,
Пою я полночи и дню,
Но вместо женщины любимой
Цветок засушенный храню. | Я говори́л: " Ты хо́чешь, хо́чешь?
Могу́ я бы́ть тобо́й люби́м? "
Ты сча́стье стра́нное проро́чишь
Горта́нным го́лосом свои́м.
А я́ плачу́ за сча́стье мно́го,
Мой до́м - и звё́зд и пе́сен до́м,
И бу́дет стра́нная трево́га
Расти́ при и́мени твоё́м.
И ска́жут: " Что́ он? То́лько скри́пка,
Поко́рно пла́чущая, о́н,
Её́ еди́ная улы́бка
Рожда́ет э́тот ди́вный зво́н ".
И ска́жут: " То́ луна́ и мо́ре,
Двоя́ко отражё́нный све́т, -
И по́сле: - О́, како́е го́ре,
Что же́нщины подо́бной не́т! "
Но, не отве́тив мне́ ни сло́ва,
Она́ заду́мчиво прошла́,
Она́ не сде́лала мне зло́го,
И жи́знь по-пре́жнему светла́.
Ко мне́ нисхо́дят серафи́мы,
Пою́ я по́лночи и дню́,
Но вме́сто же́нщины люби́мой
Цвето́к засу́шенный храню́. |
Николай Гумилёв | Прощанье | Ты не могла иль не хотела
Мою почувствовать истому,
Своё дурманящее тело
И сердце отдала другому.
Зато, когда перед бедою
Я обессилю, стиснув зубы,
Ты не придёшь смочить водою
Мои запёкшиеся губы.
В часы последнего усилья,
Когда и ангелы заплещут,
Твои серебряные крылья
Передо мною не заблещут.
И в встречу радостной победе
Моё ликующее знамя
Ты не поднимешь в рёве меди
Своими нежными руками.
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно. | Ты не могла́ иль не хоте́ла
Мою́ почу́вствовать исто́му,
Своё́ дурма́нящее те́ло
И се́рдце отдала́ друго́му.
Зато́, когда́ перед бедо́ю
Я обесси́лю, сти́снув зу́бы,
Ты не придё́шь смочи́ть водо́ю
Мои́ запё́кшиеся гу́бы.
В часы́ после́днего уси́лья,
Когда́ и а́нгелы запле́щут,
Твои́ сере́бряные кры́лья
Передо мно́ю не забле́щут.
И в встре́чу ра́достной побе́де
Моё́ лику́ющее зна́мя
Ты не подни́мешь в рё́ве ме́ди
Свои́ми не́жными рука́ми.
И ты́ меня́ забу́дешь ско́ро,
И я́ не ста́ну ду́мать, во́льный,
О ми́лой де́вочке, с кото́рой
Мне бы́ло нестерпи́мо бо́льно. |
Николай Гумилёв | Девочка | Временами, не справясь с тоскою
И не в силах смотреть и дышать,
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.
Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке тихой и скромной,
Наклонённой над книжкой Мюссе.
День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия - чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые, -
Для меня этот день не исчез.
Иногда ты смотрела на море,
А над морем сходилась гроза.
И совсем настоящее горе
Застилало туманом глаза.
Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?
И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе.
Сердце билось, и взоры блестели,
О большой ты мечтала судьбе.
Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела стать солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем - только мне одному.
Но теперь ты не та, ты забыла
Все, чем в детстве ты думала стать.
Где надежда? Весь мир - как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.
И, таинственный твой собеседник,
Вот я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою. | Времена́ми, не спра́вясь с тоско́ю
И не в си́лах смотре́ть и дыша́ть,
Я, глаза́ закрыва́я руко́ю,
О тебе́ начина́ю мечта́ть.
Не о де́вушке то́нкой и то́мной,
Как тебя́ увида́ли бы все́,
А о де́вочке ти́хой и скро́мной,
Наклонё́нной над кни́жкой Мюссе́.
День, когда́ ты узна́ла впервы́е,
Что есть И́ндия - чу́до чуде́с,
Что есть ти́гры и па́льмы святы́е, -
Для меня́ этот де́нь не исче́з.
Иногда́ ты смотре́ла на мо́ре,
А над мо́рем сходи́лась гроза́.
И совсе́м настоя́щее го́ре
Застила́ло тума́ном глаза́.
Почему́ по прибре́жьям безмо́лвным
Не взноси́ться дворца́м золоты́м?
Почему́ по светя́щимся во́лнам
Не прихо́дит к тебе́ серафи́м?
И я зна́ю, что в де́тской посте́ли
Не спало́сь вечера́ми тебе́.
Сердце би́лось, и взо́ры блесте́ли,
О большо́й ты мечта́ла судьбе́.
Утону́в с голово́й в одея́ле,
Ты хоте́ла стать со́лнца светле́й,
Чтобы лю́ди тебя́ называ́ли
Счастьем, лу́чшей наде́ждой свое́й.
Этот ми́р не слука́вил с тобо́ю,
Ты внеза́пно проре́зала тьму́,
Ты яви́лась слепя́щей звездо́ю,
Хоть не все́м - только мне́ одному́.
Но тепе́рь ты не та́, ты забы́ла
Все, чем в де́тстве ты ду́мала ста́ть.
Где наде́жда? Весь ми́р - как моги́ла.
Счастье где́? Я не в си́лах дыша́ть.
И, таи́нственный тво́й собесе́дник,
Вот я ду́шу мою́ отдаю́
За твой ма́ленький де́тский пере́дник,
За разби́тую ку́клу твою́. |
Николай Гумилёв | Новая встреча | На путях зелёных и земных
Горько счастлив тёмной я судьбою.
А стихи? Ведь ты мне шепчешь их,
Тайно наклоняясь надо мною.
Ты была безумием моим
Или дивной мудростью моею,
Так когда-то грозный серафим
Говорил тоскующему змею:
"Тьмы тысячелетий протекут,
И ты будешь биться в клетке тесной,
Прежде чем настанет Страшный суд,
Сын придёт и Дух придёт Небесный.
Это выше нас, и лишь когда
Протекут назначенные сроки,
Утренняя, грешная звезда,
Ты придёшь к нам, брат печальноокий.
Нежный брат мой, вновь крылатый брат,
Бывший то властителем, то нищим,
За стенами рая новый сад,
Лучший сад с тобою мы отыщем.
Там, где плещет сладкая вода,
Вновь соединим мы наши руки,
Утренняя, милая звезда,
Мы не вспомним о былой разлуке". | На путя́х зелё́ных и земны́х
Го́рько сча́стлив тё́мной я́ судьбо́ю.
А стихи́? Ведь ты́ мне ше́пчешь и́х,
Та́йно наклоня́ясь на́до мно́ю.
Ты́ была́ безу́мием мои́м
Или ди́вной му́дростью мое́ю,
Та́к когда́-то гро́зный серафи́м
Говори́л тоску́ющему зме́ю:
" Тьмы́ тысячеле́тий протеку́т,
И ты бу́дешь би́ться в кле́тке те́сной,
Пре́жде че́м наста́нет Стра́шный су́д,
Сы́н придё́т и Ду́х придё́т Небе́сный.
Э́то вы́ше на́с, и ли́шь когда́
Протеку́т назна́ченные сро́ки,
У́тренняя, гре́шная звезда́,
Ты́ придё́шь к нам, бра́т печальноо́кий.
Не́жный бра́т мой, вно́вь крыла́тый бра́т,
Бы́вший то́ власти́телем, то ни́щим,
За стена́ми ра́я но́вый са́д,
Лу́чший са́д с тобо́ю мы́ оты́щем.
Та́м, где пле́щет сла́дкая вода́,
Вно́вь соедини́м мы на́ши ру́ки,
У́тренняя, ми́лая звезда́,
Мы́ не вспо́мним о было́й разлу́ке ". |
Николай Гумилёв | Хокку | Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца.
Зачем Колумб Америку открыл?! | Вот де́вушка с газе́льими глаза́ми
Выхо́дит за́муж за́ америка́нца.
Заче́м Колу́мб Аме́рику откры́л?! |
Николай Гумилёв | Принцесса | В тёмных покрывалах летней ночи
Заблудилась юная принцесса.
Плачущей нашёл её рабочий,
Что работал в самой чаще леса.
Он отвёл её в свою избушку,
Угостил лепёшкой с горьким салом,
Подложил под голову подушку
И закутал ноги одеялом.
Сам заснул в углу далёком сладко,
Стала тихо тишиной виденья,
Пламенем мелькающим лампадка
Освещала только часть строенья.
Неужели это только тряпки,
Жалкие, ненужные отбросы,
Кроличьи засушенные лапки,
Брошенные на пол папиросы?
Почему же ей её томленье
Кажется мучительно знакомо,
И ей шепчут грязные поленья,
Что она теперь лишь вправду дома?
...Ранним утром заспанный рабочий
Проводил принцессу до опушки,
Но не раз потом в глухие ночи
Проливались слезы об избушке. | В тё́мных покрыва́лах ле́тней но́чи
Заблуди́лась ю́ная принце́сса.
Пла́чущей нашё́л её́ рабо́чий,
Что́ рабо́тал в са́мой ча́ще ле́са.
О́н отвё́л её́ в свою́ избу́шку,
Угости́л лепё́шкой с го́рьким са́лом,
Подложи́л под го́лову поду́шку
И заку́тал но́ги одея́лом.
Са́м засну́л в углу́ далё́ком сла́дко,
Ста́ла ти́хо тишино́й виде́нья,
Пла́менем мелька́ющим лампа́дка
Освеща́ла то́лько ча́сть строе́нья.
Неуже́ли э́то то́лько тря́пки,
Жа́лкие, нену́жные отбро́сы,
Кро́личьи засу́шенные ла́пки,
Бро́шенные на́ пол папиро́сы?
Почему́ же е́й её́ томле́нье
Ка́жется мучи́тельно знако́мо,
И ей ше́пчут гря́зные поле́нья,
Что́ она́ тепе́рь лишь впра́вду до́ма?
... Ра́нним у́тром за́спанный рабо́чий
Проводи́л принце́ссу до опу́шки,
Но не ра́з пото́м в глухи́е но́чи
Пролива́лись сле́зы об избу́шке. |
Николай Гумилёв | Рыцарь счастья | Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я каждого счастливым сделать волен.
Пусть он придёт, я расскажу ему
Про девушку с зелёными глазами,
Про голубую утреннюю тьму,
Пронзённую лучами и стихами.
Пусть он придёт! я должен рассказать,
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
А если все-таки он не поймёт,
Мою прекрасную не примет веру
И будет жаловаться в свой черёд
На мировую скорбь, на боль - к барьеру! | Как в э́том ми́ре ды́шится легко́!
Скажи́те мне́, кто жи́знью нѐдово́лен,
Скажи́те, кто́ вздыха́ет глубоко́,
Я ка́ждого счастли́вым сде́лать во́лен.
Пусть о́н придё́т, я расскажу́ ему́
Про де́вушку с зелё́ными глаза́ми,
Про голубу́ю у́треннюю тьму́,
Пронзё́нную луча́ми и стиха́ми.
Пусть о́н придё́т! я до́лжен рассказа́ть,
Я до́лжен рассказа́ть опя́ть и сно́ва,
Как сла́дко жи́ть, как сла́дко побежда́ть
Моря́ и де́вушек, враго́в и сло́во.
А е́сли все́-таки́ он не поймё́т,
Мою́ прекра́сную не при́мет ве́ру
И бу́дет жа́ловаться в сво́й черё́д
На мирову́ю ско́рбь, на бо́ль - к барье́ру! |
Николай Гумилёв | II | Не светит солнце, но и дождь
Не падает; так тихо-тихо,
Что слышно из окрестных рощ,
Как учит маленьких ежиха.
Лай-Це играет на песке,
Но ей недостаёт чего-то,
Она в тревоге и тоске
Поглядывает на ворота.
"Скажите, господин дракон,
Вы не знакомы с крокодилом?
Меня сегодня ночью он
Катал в краю чужом, но милом".
Дракон ворчит: "Шалунья ты,
Вот глупое тебе и снится.
Видала б ты во сне цветы,
Как благонравная девица..."
Лай-Це, наморщив круглый лоб,
Идёт домой, стоит средь зала
И кормит рыбу-телескоп
В аквариуме из кристалла.
Её отец среди стола
Кольцом с печатью на мизинце
Скрепляет важные дела
Ему доверенных провинций.
"Скажите, господин отец,
Есть в Индию от нас дороги
И кто живёт в ней, наконец, -
Простые смертные иль боги?"
Он поднял узкие глаза,
Взглянул на дочь в недоуменье
И наставительно сказал,
Сдержать стараясь нетерпенье:
"Там боги есть и мудрецы,
Глядящие во мрак столетий,
Есть и счастливые отцы,
Которым не мешают дети".
Вздохнула бедная Лай-Це,
Идёт, сама себя жалея,
А шум и хохот на крыльце
И хлопанье ладош Тен-Вея.
Чеканный щит из-за плеча
Его виднеется, сверкая,
И два за поясом меча,
Чтоб походил на самурая.
Кричит: "Лай-Це, поздравь меня,
Учиться больше я не стану,
Пусть оседлают мне коня,
И я поеду к богдыхану".
Лай-Це не страшно - вот опушка,
Квадраты рисовых полей,
Вот тростниковая избушка
С заснувшим аистом на ней.
И прислонился у порога
Чернобородый человек;
Он смотрит пристально и строго
В тревожный мрак лесных просек.
Пока он смотрит - тихи звери,
Им на людей нельзя напасть.
Лай-Це могучей верой верит
В его таинственную власть.
Чу! Голос нежный и негромкий,
То девочка поёт в кустах;
Лай-Це глядит - у незнакомки
Такая ж ветка в волосах,
И тот же стан, и плечи те же,
Что у неё, что у Лай-Це,
И рот чуть-чуть большой, но свежий
На смугло-розовом лице.
Она скользит среди растений,
Лай-Це за ней, они бегут,
И вот их принимают тени
В свой зачарованный приют. | Не све́тит со́лнце, но и до́ждь
Не па́дает; так ти́хо-ти́хо,
Что слы́шно из окре́стных ро́щ,
Как у́чит ма́леньких ежи́ха.
Лай - Це́ игра́ет на песке́,
Но е́й недостаё́т чего́-то,
Она́ в трево́ге и тоске́
Погля́дывает на́ воро́та.
" Скажи́те, господи́н драко́н,
Вы не знако́мы с крокоди́лом?
Меня́ сего́дня но́чью о́н
Ката́л в краю́ чужо́м, но ми́лом ".
Драко́н ворчи́т: " Шалу́нья ты́,
Вот глу́пое тебе́ и сни́тся.
Вида́ла б ты́ во сне́ цветы́,
Как бла̀гонра́вная деви́ца... "
Лай - Це́, намо́рщив кру́глый ло́б,
Идё́т домо́й, стои́т средь за́ла
И ко́рмит ры́бу - телеско́п
В аква́риуме и́з криста́лла.
Её́ оте́ц среди́ стола́
Кольцо́м с печа́тью на мизи́нце
Скрепля́ет ва́жные дела́
Ему́ дове́ренных прови́нций.
" Скажи́те, господи́н оте́ц,
Есть в И́ндию от на́с доро́ги
И кто́ живё́т в ней, наконе́ц, -
Просты́е сме́ртные иль бо́ги? "
Он по́днял у́зкие глаза́,
Взгляну́л на до́чь в недоуме́нье
И настави́тельно сказа́л,
Сдержа́ть стара́ясь нетерпе́нье:
" Там бо́ги е́сть и мудрецы́,
Глядя́щие во мра́к столе́тий,
Есть и счастли́вые отцы́,
Кото́рым не меша́ют де́ти ".
Вздохну́ла бе́дная Лай - Це́,
Идё́т, сама́ себя́ жале́я,
А шу́м и хо́хот на крыльце́
И хло́панье ладо́ш Тен - Ве́я.
Чека́нный щи́т из-за плеча́
Его́ видне́ется, сверка́я,
И два́ за по́ясом меча́,
Чтоб походи́л на самура́я.
Кричи́т: " Лай - Це́, поздра́вь меня́,
Учи́ться бо́льше я́ не ста́ну,
Пусть оседла́ют мне́ коня́,
И я́ пое́ду к богдыха́ну ".
Лай - Це́ не стра́шно - во́т опу́шка,
Квадра́ты ри́совых поле́й,
Вот тростнико́вая избу́шка
С засну́вшим а́истом на не́й.
И прислони́лся у поро́га
Черноборо́дый челове́к;
Он смо́трит при́стально и стро́го
В трево́жный мра́к лесны́х просек.
Пока́ он смо́трит - ти́хи зве́ри,
Им на люде́й нельзя́ напа́сть.
Лай - Це́ могу́чей ве́рой ве́рит
В его́ таи́нственную вла́сть.
Чу! Го́лос не́жный и негро́мкий,
То де́вочка поё́т в куста́х;
Лай - Це́ гляди́т - у незнако́мки
Така́я ж ве́тка в волоса́х,
И то́т же ста́н, и пле́чи те́ же,
Что у неё́, что у Лай - Це́,
И ро́т чуть-чу́ть большо́й, но све́жий
На сму́гло - ро́зовом лице́.
Она́ скользи́т среди́ расте́ний,
Лай - Це́ за не́й, они́ бегу́т,
И во́т их принима́ют те́ни
В свой зачаро́ванный прию́т. |
Николай Гумилёв | Естество | Я не печалюсь, что с природы
Покров, её скрывавший, снят,
Что древний лес, седые воды
Не кроют фавнов и наяд.
Не человеческою речью
Гудят пустынные ветра
И не усталость человечью
Нам возвещают вечера.
Нет, в этих медленных, инертных
Преображеньях естества -
Залог бессмертия для смертных,
Первоначальные слова.
Поэт, лишь ты единый в силе
Постичь ужасный тот язык,
Которым сфинксы говорили
В кругу драконовых владык.
Стань ныне вещью, Богом бывши,
И слово вещи возгласи,
Чтоб шар земной, тебя родивший,
Вдруг дрогнул на своей оси. | Я не печа́люсь, что́ с приро́ды
Покро́в, её́ скрыва́вший, сня́т,
Что дре́вний ле́с, седы́е во́ды
Не кро́ют фа́внов и ная́д.
Не челове́ческою ре́чью
Гудя́т пусты́нные ветра́
И не уста́лость челове́чью
Нам возвеща́ют вечера́.
Нет, в э́тих ме́дленных, ине́ртных
Преображе́ньях естества́ -
Зало́г бессме́ртия для сме́ртных,
Первонача́льные слова́.
Поэ́т, лишь ты́ еди́ный в си́ле
Пости́чь ужа́сный то́т язы́к,
Кото́рым сфи́нксы говори́ли
В кругу́ драко́новых влады́к.
Стань ны́не ве́щью, Бо́гом бы́вши,
И сло́во ве́щи возгласи́,
Чтоб ша́р земно́й, тебя́ роди́вший,
Вдруг дро́гнул на свое́й оси́. |
Николай Гумилёв | Любовники | Любовь их душ родилась возле моря,
В священных рощах девственных наяд,
Чьи песни вечно-радостно звучат,
С напевом струн, с игрою ветра споря.
Великий жрец... страннее и суровей
Едва ль была людская красота,
Спокойный взгляд, сомкнутые уста
И на кудрях повязка цвета крови.
Когда вставал туман над водной степью,
Великий жрец творил святой обряд,
И танцы гибких, трепетных наяд
По берегу вились жемчужной цепью.
Средь них одной, пленительней, чем сказка,
Великий жрец оказывал почёт.
Он позабыл, что красота влечёт,
Что опьяняет красная повязка.
И звёзды предрассветные мерцали,
Когда забыл великий жрец обет,
Её уста не говорили "нет",
Её глаза ему не отказали.
И, преданы клеймящему злословью,
Они ушли из тьмы священных рощ
Туда, где их сердец исчезла мощь,
Где их сердца живут одной любовью. | Любо́вь их ду́ш роди́лась во́зле мо́ря,
В свяще́нных ро́щах де́вственных ная́д,
Чьи пе́сни ве́чно - ра́достно звуча́т,
С напе́вом стру́н, с игро́ю ве́тра спо́ря.
Вели́кий жре́ц... странне́е и суро́вей
Едва́ ль была́ людска́я красота́,
Споко́йный взгля́д, сомкну́тые уста́
И на кудря́х повя́зка цве́та кро́ви.
Когда́ встава́л тума́н над во́дной сте́пью,
Вели́кий жре́ц твори́л свято́й обря́д,
И та́нцы ги́бких, тре́петных ная́д
По бе́регу вили́сь жемчу́жной це́пью.
Средь ни́х одно́й, плени́тельней, чем ска́зка,
Вели́кий жре́ц ока́зывал почё́т.
Он позабы́л, что красота́ влечё́т,
Что опьяня́ет кра́сная повя́зка.
И звё́зды прѐдрассве́тные мерца́ли,
Когда́ забы́л вели́кий жре́ц обе́т,
Её́ уста́ не говори́ли "не́т",
Её́ глаза́ ему́ не отказа́ли.
И, пре́даны клеймя́щему злосло́вью,
Они́ ушли́ из тьмы́ свяще́нных ро́щ
Туда́, где и́х серде́ц исче́зла мо́щь,
Где и́х сердца́ живу́т одно́й любо́вью. |
Николай Гумилёв | Заклинание | Юный маг в пурпуровом хитоне
Говорил нездешние слова,
Перед ней, царицей беззаконий,
Расточал рубины волшебства.
Аромат сжигаемых растений
Открывал пространства без границ,
Где носились сумрачные тени,
То на рыб похожи, то на птиц.
Плакали невидимые струны,
Огненные плавали столбы,
Гордые военные трибуны
Опускали взоры, как рабы.
А царица, тайное тревожа,
Мировой играла крутизной,
И её атласистая кожа
Опьяняла снежной белизной.
Отданный во власть её причуде,
Юный маг забыл про все вокруг,
Он смотрел на маленькие груди,
На браслеты вытянутых рук.
Юный маг в пурпуровом хитоне
Говорил, как мёртвый, не дыша,
Отдал все царице беззаконий,
Чем была жива его душа.
А когда на изумрудах Нила
Месяц закачался и поблёк,
Бледная царица уронила
Для него алеющий цветок. | Ю́ный ма́г в пурпу́ровом хито́не
Говори́л незде́шние слова́,
Пе́ред не́й, цари́цей беззако́ний,
Расточа́л руби́ны волшебства́.
Арома́т сжига́емых расте́ний
Открыва́л простра́нства без грани́ц,
Где́ носи́лись су́мрачные те́ни,
То́ на ры́б похо́жи, то́ на пти́ц.
Пла́кали неви́димые стру́ны,
О́гненные пла́вали столбы́,
Го́рдые вое́нные трибу́ны
Опуска́ли взо́ры, ка́к рабы́.
А цари́ца, та́йное трево́жа,
Мирово́й игра́ла крутизно́й,
И её́ атла́систая ко́жа
Опьяня́ла сне́жной белизно́й.
О́тданный во вла́сть её́ причу́де,
Ю́ный ма́г забы́л про все́ вокру́г,
О́н смотре́л на ма́ленькие гру́ди,
На брасле́ты вы́тянутых ру́к.
Ю́ный ма́г в пурпу́ровом хито́не
Говори́л, как мё́ртвый, не дыша́,
О́тдал все́ цари́це беззако́ний,
Че́м была́ жива́ его́ душа́.
А когда́ на изумру́дах Ни́ла
Ме́сяц закача́лся и поблё́к,
Бле́дная цари́ца урони́ла
Для него́ але́ющий цвето́к. |
Николай Гумилёв | Искатели жемчуга | От зари
Мы, как сны;
Мы цари
Глубины.
Нежен, смел
Наш размах,
Наших тел
Блеск в водах.
Мир красив...
Поспешим,
Вот отлив,
Мы за ним.
Жемчугов
И медуз
Уж готов
Полный груз.
Поплывёт
Наш челнок
Все вперёд
На восток.
Нежных жён
Там сады,
Ласков звон
Злой воды.
Посетим
Берега,
Отдадим
Жемчуга.
Сон глубин,
Радость струй
За один
Поцелуй. | От зари́
Мы, как сны́;
Мы цари́
Глубины́.
Не́жен, сме́л
На́ш разма́х,
На́ших те́л
Бле́ск в вода́х.
Ми́р краси́в...
Поспеши́м,
Во́т отли́в,
Мы́ за ни́м.
Жемчуго́в
И меду́з
У́ж гото́в
По́лный гру́з.
Поплывё́т
Наш челно́к
Все вперё́д
На восто́к.
Не́жных жё́н
Та́м сады́,
Ла́сков зво́н
Зло́й воды́.
Посети́м
Берега́,
Отдади́м
Жемчуга́.
Со́н глуби́н,
Ра́дость стру́й
За оди́н
Поцелу́й. |
Николай Гумилёв | Мыльные пузыри | Какая скучная забота -
Пусканье мыльных пузырей!
Ну так и кажется, что кто-то
Нам карты сдал без козырей.
В них лучезарное горенье,
А в нас тяжёлая тоска...
Нам без надежды, без волненья
Проигрывать наверняка.
О нет! Из всех возможных счастий
Мы выбираем лишь одно,
Лишь то, что синим углем страсти
Нас опалить осуждено. | Кака́я ску́чная забо́та -
Пуска́нье мы́льных пузыре́й!
Ну та́к и ка́жется, что кто́-то
Нам ка́рты сда́л без козыре́й.
В них лучеза́рное горе́нье,
А в на́с тяжё́лая тоска́...
Нам без наде́жды, без волне́нья
Прои́грывать наверняка́.
О не́т! Из все́х возмо́жных сча́стий
Мы выбира́ем ли́шь одно́,
Лишь то́, что си́ним углем стра́сти
Нас опали́ть осуждено́. |
Николай Гумилёв | Встреча | Молюсь звезде моих побед,
Алмазу древнего востока,
Широкой степи, где мой бред -
Езда всегда навстречу рока.
Как неожидан блеск ручья
У зеленеющих платанов!
Звенит душа, звенит струя -
Мир снова царство великанов.
И все же тёмная тоска
Нежданно в поле мне явилась,
От встречи той прошли века,
И ничего не изменилось.
Кривой клюкой взметая пыль,
Ах, верно направляясь к раю,
Ребёнок мне шепнул: "Не ты ль?" -
А я ему в ответ: "Не знаю.
Верь!" - и его коснулся губ
Атласных... Боже! Здесь, на небе ль?
Едва ли был я слишком груб,
Ведь он был прям, как нежный стебель.
Он руку оттолкнул мою
И отвечал: "Не узнаю!" | Молю́сь звезде́ мои́х побе́д,
Алма́зу дре́внего восто́ка,
Широ́кой сте́пи, где́ мой бре́д -
Езда́ всегда́ навстре́чу ро́ка.
Как нѐожи́дан бле́ск ручья́
У зелене́ющих плата́нов!
Звени́т душа́, звени́т струя́ -
Мир сно́ва ца́рство велика́нов.
И все́ же тё́мная тоска́
Нежда́нно в по́ле мне́ яви́лась,
От встре́чи то́й прошли́ века́,
И ничего́ не измени́лось.
Криво́й клюко́й взмета́я пы́ль,
Ах, ве́рно направля́ясь к ра́ю,
Ребё́нок мне́ шепну́л: "Не ты́ ль?" -
А я́ ему́ в отве́т: " Не зна́ю.
Верь! " - и его́ косну́лся гу́б
Атла́сных... Бо́же! Зде́сь, на не́бе ль?
Едва́ ли бы́л я сли́шком гру́б,
Ведь о́н был пря́м, как не́жный сте́бель.
Он ру́ку оттолкну́л мою́
И отвеча́л: "Не узнаю́!" |
Николай Гумилёв | В четыре руки | Звуки вьются, звуки тают...
То по гладкой белой кости
Руки девичьи порхают,
Словно сказочные гостьи.
И одни из них так быстры,
Рассыпая звуки-искры,
А другие величавы,
Вызывая грёзы славы.
За спиною так лениво
В вазе нежится сирень,
И не грустно, что дождливый
Проплывёт неслышно день. | Зву́ки вью́тся, зву́ки та́ют...
То́ по гла́дкой бе́лой ко́сти
Ру́ки де́вичьи порха́ют,
Сло́вно ска́зочные го́стьи.
И одни́ из ни́х так бы́стры,
Рассыпа́я зву́ки - и́скры,
А други́е велича́вы,
Вызыва́я грё́зы сла́вы.
За спино́ю та́к лени́во
В ва́зе не́жится сире́нь,
И не гру́стно, что́ дождли́вый
Проплывё́т неслы́шно де́нь. |
Николай Гумилёв | Медиумические явленья | Приехал Коля. Тотчас слухи,
Во всех вселившие испуг:
По дому ночью ходят духи
И слышен непонятный стук.
Лишь днём не чувствуешь их дури.
Когда ж погаснет в окнах свет,
Они лежат на лиги-куре
Или сражаются в крокет.
Испуг ползёт, глаза туманя.
Мы все за чаем - что за вид!
Молчит и вздрагивает Аня,
Сергей взволнован и сердит.
Но всех милей и грациозней
Все ж Оля в робости своей,
Встречая дьявольские козни
Улыбкой, утра розовей. | Прие́хал Ко́ля. То́тчас слу́хи,
Во все́х всели́вшие испу́г:
По до́му но́чью хо́дят ду́хи
И слы́шен нѐпоня́тный сту́к.
Лишь днё́м не чу́вствуешь их ду́ри.
Когда́ ж пога́снет в о́кнах све́т,
Они́ лежа́т на ли́ги - ку́ре
Или сража́ются в кроке́т.
Испу́г ползё́т, глаза́ тума́ня.
Мы все́ за ча́ем - что́ за ви́д!
Молчи́т и вздра́гивает А́ня,
Серге́й взволно́ван и серди́т.
Но все́х миле́й и грацио́зней
Все ж О́ля в ро́бости свое́й,
Встреча́я дья́вольские ко́зни
Улы́бкой, у́тра розове́й. |
Николай Гумилёв | Борьба | Борьба одна: и там, где по холмам
Под рёв звериный плещут водопады,
И здесь, где взор девичий, - но, как там,
Обезоруженному нет пощады.
Что из того, что волею тоски
Ты поборол нагих степей удушье.
Все ломит стрелы, тупит все клинки,
Как солнце золотое, равнодушье.
Оно - морской утёс: кто сердцем тих,
Прильнёт и выйдет, радостный, на сушу,
Но тот, кто знает сладость бурь своих,
Погиб... и Бог его забудет душу. | Борьба́ одна́: и та́м, где по холма́м
Под рё́в звери́ный пле́щут водопа́ды,
И зде́сь, где взо́р деви́чий, - но, как та́м,
Обезору́женному не́т поща́ды.
Что из того́, что во́лею тоски́
Ты поборо́л наги́х степе́й уду́шье.
Все ло́мит стре́лы, ту́пит все́ клинки́,
Как со́лнце золото́е, равноду́шье.
Оно́ - морско́й утё́с: кто се́рдцем ти́х,
Прильнё́т и вы́йдет, ра́достный, на су́шу,
Но то́т, кто зна́ет сла́дость бу́рь свои́х,
Поги́б... и Бо́г его́ забу́дет ду́шу. |
Николай Гумилёв | Ягуар | Странный сон увидел я сегодня:
Снилось мне, что я сверкал на небе,
Но что жизнь, чудовищная сводня,
Выкинула мне недобрый жребий.
Превращён внезапно в ягуара,
Я сгорал от бешеных желаний,
В сердце - пламя грозного пожара,
В мускулах - безумье содроганий.
И к людскому крался я жилищу
По пустому сумрачному полю
Добывать полуночную пищу,
Богом мне назначенную долю.
Но нежданно в тёмном перелеске
Я увидел нежный образ девы
И запомнил яркие подвески,
Поступь лани, взоры королевы.
"Призрак Счастья, Белая Невеста"...
Думал я, дрожащий и смущённый,
А она промолвила: "Ни с места!"
И смотрела тихо и влюблённо.
Я молчал, её покорный кличу,
Я лежал, её окован знаком,
И достался, как шакал, в добычу
Набежавшим яростным собакам.
А она прошла за перелеском
Тихими и лёгкими шагами,
Лунный луч кружился по подвескам,
Звёзды говорили с жемчугами. | Стра́нный со́н уви́дел я́ сего́дня:
Сни́лось мне́, что я́ сверка́л на не́бе,
Но что жи́знь, чудо́вищная сво́дня,
Вы́кинула мне́ недо́брый жре́бий.
Превращё́н внеза́пно в ягуа́ра,
Я́ сгора́л от бе́шеных жела́ний,
В се́рдце - пла́мя гро́зного пожа́ра,
В му́скулах - безу́мье содрога́ний.
И к людско́му кра́лся я́ жили́щу
По пусто́му су́мрачному по́лю
Добыва́ть полу́ночную пи́щу,
Бо́гом мне́ назна́ченную до́лю.
Но нежда́нно в тё́мном переле́ске
Я́ уви́дел не́жный о́браз де́вы
И запо́мнил я́ркие подве́ски,
По́ступь ла́ни, взо́ры короле́вы.
"При́зрак Сча́стья, Бе́лая Неве́ста"...
Ду́мал я́, дрожа́щий и смущё́нный,
А она́ промо́лвила: "Ни с ме́ста!"
И смотре́ла ти́хо и влюблё́нно.
Я́ молча́л, её́ поко́рный кли́чу,
Я́ лежа́л, её́ око́ван зна́ком,
И доста́лся, ка́к шака́л, в добы́чу
Набежа́вшим я́ростным соба́кам.
А она́ прошла́ за переле́ском
Ти́хими и лё́гкими шага́ми,
Лу́нный лу́ч кружи́лся по подве́скам,
Звё́зды говори́ли с жемчуга́ми. |
Николай Гумилёв | Опять прогулка | Собиратели кувшинок,
Мы отправились опять
Поблуждать среди тропинок,
Над рекою помечтать.
Оля правила. Ленивый,
Был нежданно резв Силач,
На Голубке торопливой
Поспевал я только вскачь.
И со мной, хоть осторожно,
Оля ласкова была,
С шарабана это можно,
Но не так легко с седла. | Собира́тели кувши́нок,
Мы́ отпра́вились опя́ть
Поблужда́ть среди́ тропи́нок,
Над реко́ю помечта́ть.
О́ля пра́вила. Лени́вый,
Бы́л нежда́нно ре́зв Сила́ч,
На Голу́бке торопли́вой
Поспева́л я то́лько вска́чь.
И со мно́й, хоть осторо́жно,
О́ля ла́скова была́,
С шараба́на э́то мо́жно,
Но не та́к легко́ с седла́. |
Николай Гумилёв | Слова на музыку Давыдова | Я - танцовщица с древнего Нила,
Мне - плясать на песке раскалённом,
О, зачем я тебя полюбила,
А тебя не видала влюблённым.
Вечер близок, свивается парус,
В пряном запахе мирры и нарда
Я вплела в мои косы стеклярус
И склонилась на мех леопарда.
Но, как волны безмолвного Нила,
Все ты бродишь холодным и сонным...
О, зачем я тебя полюбила,
А тебя не видала влюблённым. | Я - танцо́вщица с дре́внего Ни́ла,
Мне - пляса́ть на песке́ раскалё́нном,
О, заче́м я тебя́ полюби́ла,
А тебя́ не вида́ла влюблё́нным.
Вечер бли́зок, свива́ется па́рус,
В пряном за́пахе ми́рры и на́рда
Я вплела́ в мои ко́сы стекля́рус
И склони́лась на ме́х леопа́рда.
Но, как во́лны безмо́лвного Ни́ла,
Все ты бро́дишь холо́дным и со́нным...
О, заче́м я тебя́ полюби́ла,
А тебя́ не вида́ла влюблё́нным. |
Николай Гумилёв | 11 июля 1911 г. | Ты, лукавый ангел Оли,
Стань серьёзней, стань умней!
Пусть Амур девичьей воли,
Кроткий, скромный и неслышный,
Отойдёт. А Гименей
Выйдет, радостный и пышный,
С ним дары: цветущий хмель
Да колечко золотое,
Выезд, дом и все такое,
И в грядущем колыбель. | Ты́, лука́вый а́нгел О́ли,
Ста́нь серьё́зней, ста́нь умне́й!
Пу́сть Аму́р деви́чьей во́ли,
Кро́ткий, скро́мный и неслы́шный,
Отойдё́т. А Гимене́й
Вы́йдет, ра́достный и пы́шный,
С ни́м дары́: цвету́щий хме́ль
Да́ коле́чко золото́е,
Вы́езд, до́м и все́ тако́е,
И в гряду́щем колыбе́ль. |
Николай Гумилёв | Д.В.К.К. | Она пленительнее всех,
Так важен взгляд, так звонок смех... | Она́ плени́тельнее все́х,
Так ва́жен взгля́д, так зво́нок сме́х... |
Николай Гумилёв | За гробом | Под землёй есть тайная пещера,
Там стоят высокие гробницы,
Огненные грёзы Люцифера, -
Там блуждают стройные блудницы.
Ты умрёшь бесславно иль со славой,
Но придёт и властно глянет в очи
Смерть, старик угрюмый и костлявый,
Нудный и медлительный рабочий.
Понесёт тебя по коридорам,
Понесёт от башни и до башни.
Со стеклянным, выпученным взором
Ты поймёшь, что это сон всегдашний.
И когда, упав в твою гробницу,
Ты загрезишь о небесном храме,
Ты увидишь пред собой блудницу
С острыми жемчужными зубами.
Сладко будет ей к тебе приникнуть,
Целовать со злобой бесконечной.
Ты не сможешь двинуться и крикнуть...
Это все. И это будет вечно. | Под землё́й есть та́йная пеще́ра,
Та́м стоя́т высо́кие гробни́цы,
О́гненные грё́зы Люцифе́ра, -
Та́м блужда́ют стро́йные блудни́цы.
Ты́ умрё́шь бессла́вно и́ль со сла́вой,
Но придё́т и вла́стно гля́нет в о́чи
Сме́рть, стари́к угрю́мый и костля́вый,
Ну́дный и медли́тельный рабо́чий.
Понесё́т тебя́ по коридо́рам,
Понесё́т от ба́шни и до ба́шни.
Со стекля́нным, вы́пученным взо́ром
Ты́ поймё́шь, что э́то со́н всегда́шний.
И когда́, упа́в в твою́ гробни́цу,
Ты́ загре́зишь о небе́сном хра́ме,
Ты́ уви́дишь пред собо́й блудни́цу
С о́стрыми жемчу́жными зуба́ми.
Сла́дко бу́дет е́й к тебе́ прини́кнуть,
Целова́ть со зло́бой бесконе́чной.
Ты́ не смо́жешь дви́нуться и кри́кнуть...
Э́то все́. И э́то бу́дет ве́чно. |
Николай Гумилёв | Д.В.К.К. | Она прекрасна! Перед ней
И роза кажется проста,
Она поёт, как соловей
В тени лаврового куста.
Она глядит, и суждено
Сердцам дрожать, дрожать и ждать,
Она, как сладкое вино,
Дарует людям благодать. | Она́ прекра́сна! Пе́ред не́й
И ро́за ка́жется проста́,
Она́ поё́т, как солове́й
В тени́ лавро́вого куста́.
Она́ гляди́т, и суждено́
Сердца́м дрожа́ть, дрожа́ть и жда́ть,
Она́, как сла́дкое вино́,
Дару́ет лю́дям благода́ть. |
Николай Гумилёв | Невеста льва | Жрец решил. Народ, согласный
С ним, зарезал мать мою:
Лев пустынный, бог прекрасный,
Ждёт меня в степном раю.
Мне не страшно, я ли скроюсь
От грозящего врага?
Я надела алый пояс,
Янтари и жемчуга.
Вот в пустыне я и кличу:
"Солнце-зверь, я заждалась,
Приходи терзать добычу
Человеческую, князь!
Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах,
Пасть и не подняться вновь,
Дай услышать страшный запах,
Тёмный, пьяный, как любовь".
Как куренья, пахнут травы,
Как невеста, я тиха,
Надо мною взор кровавый
Золотого жениха. | Жре́ц реши́л. Наро́д, согла́сный
С ни́м, заре́зал ма́ть мою́:
Ле́в пусты́нный, бо́г прекра́сный,
Ждё́т меня́ в степно́м раю́.
Мне́ не стра́шно, я́ ли скро́юсь
От грозя́щего врага́?
Я́ наде́ла а́лый по́яс,
Янтари́ и жемчуга́.
Во́т в пусты́не я́ и кли́чу:
" Со́лнце - зве́рь, я заждала́сь,
Приходи́ терза́ть добы́чу
Челове́ческую, кня́зь!
Да́й мне вздро́гнуть в тя́жких ла́пах,
Па́сть и не подня́ться вно́вь,
Да́й услы́шать стра́шный за́пах,
Тё́мный, пья́ный, ка́к любо́вь ".
Ка́к куре́нья, па́хнут тра́вы,
Ка́к неве́ста, я́ тиха́,
На́до мно́ю взо́р крова́вый
Золото́го жениха́. |
Николай Гумилёв | Надпись на книге | Милый мальчик, томный, томный,
Помни - Хлои больше нет.
Хлоя сделалась нескромной,
Ею славится балет.
Пляшет нимфой, пляшет Айшей
Будь смелей и подражай же
Кавалеру де Грие.
Пей вино, простись с тоскою,
И заманчиво-легко
Ты добудешь - прежде Хлою,
А теперь Манон Леско. | Ми́лый ма́льчик, то́мный, то́мный,
По́мни - Хло́и бо́льше не́т.
Хло́я сде́лалась нескро́мной,
Е́ю сла́вится бале́т.
Пля́шет ни́мфой, пля́шет Айшей
Бу́дь смеле́й и подража́й же
Кавале́ру де́ Грие́.
Пе́й вино́, прости́сь с тоско́ю,
И зама́нчиво - легко́
Ты́ добу́дешь - пре́жде Хло́ю,
А тепе́рь Мано́н Леско́. |
Николай Гумилёв | Акростих восьмерка | Фёдор Фёдорович, я Вам
Фейных сказок не создам:
Фею ресторанный гам
Испугает - слово дам.
Да и лучше рюмок звон,
Лучше Браун, что внесён,
Есть он, все иное вон,
Разве не декан мой он?! | Фё́дор Фё́дорович, я́ Вам
Фе́йных ска́зок не созда́м:
Фе́ю рестора́нный га́м
Испуга́ет - сло́во да́м.
Да́ и лу́чше рю́мок зво́н,
Лу́чше Бра́ун, что́ внесё́н,
Е́сть он, все́ ино́е во́н,
Ра́зве не дека́н мой о́н?! |
Николай Гумилёв | Сады души | Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны,
В них золотой песок и мрамор чёрный,
Глубокие, прозрачные бассейны.
Растенья в них, как сны, необычайны,
Как воды утром, розовеют птицы,
И - кто поймёт намёк старинной тайны? -
В них девушка в венке великой жрицы.
Глаза, как отблеск чистой серой стали,
Изящный лоб, белей восточных лилий,
Уста, что никого не целовали
И никогда ни с кем не говорили.
И щеки - розоватый жемчуг юга,
Сокровище немыслимых фантазий,
И руки, что ласкали лишь друг друга,
Переплетясь в молитвенном экстазе.
У ног её - две чёрные пантеры
С отливом металлическим на шкуре.
Взлетев от роз таинственной пещеры,
Её фламинго плавает в лазури.
Я не смотрю на мир бегущих линий,
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай сирокко бесится в пустыне,
Сады моей души всегда узорны. | Сады́ мое́й души́ всегда́ узо́рны,
В них ве́тры та́к свежи́ и тихове́йны,
В них золото́й песо́к и мра́мор чё́рный,
Глубо́кие, прозра́чные бассе́йны.
Расте́нья в ни́х, как сны́, необыча́йны,
Как во́ды у́тром, розове́ют пти́цы,
И - кто́ поймё́т намё́к стари́нной та́йны? -
В них де́вушка в венке́ вели́кой жри́цы.
Глаза́, как о́тблеск чи́стой се́рой ста́ли,
Изя́щный ло́б, беле́й восто́чных ли́лий,
Уста́, что никого́ не целова́ли
И никогда́ ни с ке́м не говори́ли.
И ще́ки - розова́тый же́мчуг ю́га,
Сокро́вище немы́слимых фанта́зий,
И ру́ки, что́ ласка́ли ли́шь друг дру́га,
Переплетя́сь в моли́твенном экста́зе.
У но́г её́ - две чё́рные панте́ры
С отли́вом металли́ческим на шку́ре.
Взлете́в от ро́з таи́нственной пеще́ры,
Её́ флами́нго пла́вает в лазу́ри.
Я не смотрю́ на ми́р бегу́щих ли́ний,
Мои́ мечты́ лишь ве́чному поко́рны.
Пуска́й сиро́кко бе́сится в пусты́не,
Сады́ мое́й души́ всегда́ узо́рны. |
Николай Гумилёв | Мадригал полковой даме | И как в раю магометанском
Сонм гурий в розах и шелку,
Так вы лейб-гвардии в уланском
Её Величества полку. | И ка́к в раю́ магомета́нском
Сонм гу́рий в ро́зах и шелку́,
Так вы́ лейб - гва́рдии в ула́нском
Её́ Вели́чества полку́. |
Николай Гумилёв | Командиру 5-го Александрийского полка | В вечерний час на небосклоне
Порой промчится метеор.
Мелькнув на миг на тёмном фоне,
Он зачаровывает взор.
Таким же точно метеором,
Прекрасным огненным лучом,
Пред нашим изумлённым взором
И вы явились пред полком.
И, озаряя всех приветно,
Бросая всюду ровный свет,
Вы оставляете заметный
И - верьте - незабвенный след. | В вече́рний ча́с на небоскло́не
Поро́й промчи́тся метео́р.
Мелькну́в на ми́г на тё́мном фо́не,
Он зачаро́вывает взо́р.
Таки́м же то́чно метео́ром,
Прекра́сным о́гненным лучо́м,
Пред на́шим изумлё́нным взо́ром
И вы́ яви́лись пред полко́м.
И, озаря́я все́х приве́тно,
Броса́я всю́ду ро́вный све́т,
Вы оставля́ете заме́тный
И - ве́рьте - нѐзабве́нный сле́д. |
Николай Гумилёв | Леопарди | О праздниках, о звоне струн, о нарде,
О неумолчной радости земли
Ты ничего не ведал, Леопарди!
И дни твои к концу тебя влекли,
Как бы под траурными парусами
Плывущие к Аиду корабли.
Ты женщину с холодными глазами,
Влюблённую лишь в самое себя,
И родину любил под небесами.
Мечтал о них, как в смертный час скорбя.
Их смешивал в мечтах... но не любили
Ни родина, ни женщина тебя. | О пра́здниках, о зво́не стру́н, о на́рде,
О неумо́лчной ра́дости земли́
Ты ничего́ не ве́дал, Леопа́рди!
И дни́ твои́ к концу́ тебя́ влекли́,
Как бы под тра́урными паруса́ми
Плыву́щие к Аи́ду корабли́.
Ты же́нщину с холо́дными глаза́ми,
Влюблё́нную лишь в са́мое себя́,
И ро́дину люби́л под небеса́ми.
Мечта́л о ни́х, как в сме́ртный ча́с скорбя́.
Их сме́шивал в мечта́х... но не люби́ли
Ни ро́дина, ни же́нщина тебя́. |
Николай Гумилёв | Орел Синдбада | Следом за Синдбадом-Мореходом
В чуждых странах я сбирал червонцы
И блуждал по незнакомым водам,
Где, дробясь, пылали блики солнца.
Сколько раз я думал о Синдбаде
И в душе лелеял мысли те же...
Было сладко грезить о Багдаде,
Проходя у чуждых побережий.
Но орёл, чьи перья - красный пламень,
Что носил богатого Синдбада,
Поднял и швырнул меня на камень,
Где морская веяла прохлада.
Пусть халат мой залит свежей кровью, -
В сердце гибель загорелась снами.
Я - как мальчик, схваченный любовью
К девушке, окутанной шелками.
Тишина над дальним кругозором,
В мыслях праздник светлого бессилья,
И орёл, моим смущённым взором,
Отлетая, распускает крылья. | Сле́дом за Синдба́дом - Морехо́дом
В чу́ждых стра́нах я́ сбира́л черво́нцы
И блужда́л по нѐзнако́мым во́дам,
Где́, дробя́сь, пыла́ли бли́ки со́лнца.
Ско́лько ра́з я ду́мал о Синдба́де
И в душе́ леле́ял мы́сли те́ же...
Бы́ло сла́дко гре́зить о Багда́де,
Проходя́ у чу́ждых побере́жий.
Но орё́л, чьи пе́рья - кра́сный пла́мень,
Что́ носи́л бога́того Синдба́да,
По́днял и швырну́л меня́ на ка́мень,
Где́ морска́я ве́яла прохла́да.
Пу́сть хала́т мой за́лит све́жей кро́вью, -
В се́рдце ги́бель загоре́лась сна́ми.
Я́ - как ма́льчик, схва́ченный любо́вью
К де́вушке, оку́танной шелка́ми.
Тишина́ над да́льним кругозо́ром,
В мы́слях пра́здник све́тлого бесси́лья,
И орё́л, мои́м смущё́нным взо́ром,
Отлета́я, распуска́ет кры́лья. |
Николай Гумилёв | Отрывки 1920–1921 гг | Колокольные звоны,
И зелёные клёны,
И летучие мыши,
И Шекспир, и Овидий -
Для того, кто их слышит,
Для того, кто их видит.
Оттого все на свете
И грустит о поэте. | Колоко́льные зво́ны,
И зелё́ные клё́ны,
И лету́чие мы́ши,
И Шекспи́р, и Ови́дий -
Для того́, кто их слы́шит,
Для того́, кто их ви́дит.
Оттого́ все на све́те
И грусти́т о поэ́те. |
Николай Гумилёв | Отрывки 1920–1921 гг | Я рад, что он уходит, чад угарный,
Мне двадцать лет тому назад сознанье
Застлавший, как туман кровавый очи
Схватившемуся в ярости за нож;
Что тело женщины меня не дразнит,
Что слава женщины меня не ранит,
Что я в ветвях не вижу рук воздетых,
Не слышу вздохов в шорохе травы.
Высокий дом Себе Господь построил
На рубеже Своих святых владений
С владеньями владыки Люцифера... | Я ра́д, что о́н ухо́дит, ча́д уга́рный,
Мне два́дцать ле́т тому́ наза́д созна́нье
Застла́вший, ка́к тума́н крова́вый о́чи
Схвати́вшемуся в я́рости за но́ж;
Что те́ло же́нщины меня́ не дра́знит,
Что сла́ва же́нщины меня́ не ра́нит,
Что я́ в ветвя́х не ви́жу ру́к возде́тых,
Не слы́шу вздо́хов в шо́рохе травы́.
Высо́кий до́м Себе́ Госпо́дь постро́ил
На рубеже́ Свои́х святы́х владе́ний
С владе́ньями влады́ки Люцифе́ра... |
Николай Гумилёв | Носорог | Видишь, мчатся обезьяны
С диким криком на лианы,
Что свисают низко, низко,
Слышишь шорох многих ног?
Это значит - близко, близко
От твоей лесной поляны
Разъярённый носорог.
Видишь общее смятенье,
Слышишь топот? Нет сомненья,
Если даже буйвол сонный
Отступает глубже в грязь.
Но, в нездешнее влюблённый,
Не ищи себе спасенья,
Убегая и таясь.
Подними высоко руки
С песней счастья и разлуки,
Взоры в розовых туманах
Мысль далеко уведут,
И из стран обетованных
Нам незримые фелуки
За тобою приплывут. | Ви́дишь, мча́тся обезья́ны
С ди́ким кри́ком на лиа́ны,
Что́ свиса́ют ни́зко, ни́зко,
Слы́шишь шо́рох мно́гих но́г?
Э́то зна́чит - бли́зко, бли́зко
От твое́й лесно́й поля́ны
Разъярё́нный но̀соро́г.
Ви́дишь о́бщее смяте́нье,
Слы́шишь то́пот? Не́т сомне́нья,
Е́сли да́же бу́йвол со́нный
Отступа́ет глу́бже в гря́зь.
Но, в незде́шнее влюблё́нный,
Не ищи́ себе́ спасе́нья,
Убега́я и тая́сь.
Подними́ высо́ко ру́ки
С пе́сней сча́стья и разлу́ки,
Взо́ры в ро́зовых тума́нах
Мы́сль дале́ко уведу́т,
И из стра́н обетова́нных
На́м незри́мые фелу́ки
За тобо́ю приплыву́т. |
Николай Гумилёв | Рассказ девушки | В вечерний час горят огни...
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони!
Я отдыхала у ворот
Под тенью милой, старой ели,
А надо мною пламенели
Снега неведомых высот.
И в этот миг с далёких гор
Ко мне спустился странник дивный,
В меня вперил он взор призывный,
Могучей негой полный взор.
И пел красивый чародей:
"Пойдём со мною на высоты,
Где кроют мраморные гроты
Огнём увенчанных людей.
Их очи дивно глубоки,
Они прекрасны и воздушны,
И духи неба так послушны
Прикосновеньям их руки.
Мы в их обители войдём
При звуках светлого напева
И там ты будешь королевой,
Как я могучим королём.
О, пусть ужасен голос бурь,
И страшны лики тёмных впадин,
Но горный воздух так прохладен
И так пленительна лазурь".
И эта песня жгла мечты,
Дарила волею мгновенья
И наряжала сновиденья
В такие яркие цветы.
Но тих был взгляд моих очей,
И сердце, ждущее спокойно,
Могло ль прельститься цепью стройной,
Светло-чарующих речей.
И дивный странник отошёл,
Померкнул в солнечном сияньи,
Но внятно - тяжкое рыданье
Мне повторял смущённый дол.
В вечерний час горят огни...
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони. | В вече́рний ча́с горя́т огни́...
Мы э́тот ча́с из все́х приме́тим,
Госпо́дь, сойди́ к моля́щим де́тям
И злы́е ча́ры отгони́!
Я отдыха́ла у воро́т
Под те́нью ми́лой, ста́рой е́ли,
А на́до мно́ю пламене́ли
Снега́ неве́домых высо́т.
И в э́тот ми́г с далё́ких го́р
Ко мне́ спусти́лся стра́нник ди́вный,
В меня́ впери́л он взо́р призы́вный,
Могу́чей не́гой по́лный взо́р.
И пе́л краси́вый ча̀роде́й:
" Пойдё́м со мно́ю на высо́ты,
Где кро́ют мра́морные гро́ты
Огнё́м уве́нчанных люде́й.
Их о́чи ди́вно глубоки́,
Они́ прекра́сны и возду́шны,
И ду́хи не́ба та́к послу́шны
Прикоснове́ньям и́х руки́.
Мы в и́х оби́тели войдё́м
При зву́ках све́тлого напе́ва
И та́м ты бу́дешь короле́вой,
Как я́ могу́чим королё́м.
О, пу́сть ужа́сен го́лос бу́рь,
И стра́шны ли́ки тё́мных впа́дин,
Но го́рный во́здух та́к прохла́ден
И та́к плени́тельна лазу́рь ".
И э́та пе́сня жгла́ мечты́,
Дари́ла во́лею мгнове́нья
И наряжа́ла сновиде́нья
В таки́е я́ркие цветы́.
Но ти́х был взгля́д мои́х оче́й,
И се́рдце, жду́щее споко́йно,
Могло́ ль прельсти́ться це́пью стро́йной,
Светло́ - чару́ющих рече́й.
И ди́вный стра́нник отошё́л,
Поме́ркнул в со́лнечном сия́ньи,
Но вня́тно - тя́жкое рыда́нье
Мне повторя́л смущё́нный до́л.
В вече́рний ча́с горя́т огни́...
Мы э́тот ча́с из все́х приме́тим,
Госпо́дь, сойди́ к моля́щим де́тям
И злы́е ча́ры отгони́. |
Николай Гумилёв | Императору | Призрак какой-то неведомой силы,
Ты ль, указавший законы судьбе,
Ты ль, император, во мраке могилы
Хочешь, чтоб я говорил о тебе?
Горе мне! Я не трибун, не сенатор,
Я только бедный бродячий певец,
И для чего, для чего, император,
Ты на меня возлагаешь венец?
Заперты мне все богатые двери,
И мои бедные сказки-стихи
Слушают только бездомные звери
Да на высоких горах пастухи.
Старый хитон мой изодран и чёрен,
Очи не зорки, и голос мой слаб,
Но ты сказал, и я буду покорен,
О император, я верный твой раб. | При́зрак како́й-то неве́домой си́лы,
Ты́ ль, указа́вший зако́ны судьбе́,
Ты́ ль, импера́тор, во мра́ке моги́лы
Хо́чешь, чтоб я́ говори́л о тебе́?
Го́ре мне! Я́ не трибу́н, не сена́тор,
Я́ только бе́дный бродя́чий певе́ц,
И для чего́, для чего́, импера́тор,
Ты́ на меня́ возлага́ешь вене́ц?
За́перты мне́ все бога́тые две́ри,
И мои бе́дные ска́зки - стихи́
Слу́шают то́лько бездо́мные зве́ри
Да́ на высо́ких гора́х пастухи́.
Ста́рый хито́н мой изо́дран и чё́рен,
О́чи не зо́рки, и го́лос мой сла́б,
Но ты сказа́л, и я бу́ду поко́рен,
О́ импера́тор, я ве́рный твой ра́б. |
Николай Гумилёв | Потомки Каина | Он не солгал нам, дух печально-строгий,
Принявший имя утренней звезды,
Когда сказал: "Не бойтесь вышней мзды,
Вкусите плод и будете, как боги".
Для юношей открылись все дороги,
Для старцев - все запретные труды,
Для девушек - янтарные плоды
И белые, как снег, единороги.
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что Кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жёрдочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно? | Он не солга́л нам, ду́х печа́льно - стро́гий,
Приня́вший и́мя у́тренней звезды́,
Когда́ сказа́л: " Не бо́йтесь вы́шней мзды́,
Вкуси́те пло́д и бу́дете, как бо́ги ".
Для ю́ношей откры́лись все́ доро́ги,
Для ста́рцев - все́ запре́тные труды́,
Для де́вушек - янта́рные плоды́
И бе́лые, как сне́г, единоро́ги.
Но почему́ мы кло́нимся без си́л,
Нам ка́жется, что Кто́-то на́с забы́л,
Нам я́сен у́жас дре́внего собла́зна,
Когда́ случа́йно чья́-нибудь рука́
Две жё́рдочки, две тра́вки, два́ древка́
Соедини́т на ми́г крестообра́зно? |
Николай Гумилёв | Камень | Взгляни, как злобно смотрит камень,
В нём щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки!
Давно угрюмые друиды,
Сибиллы хмурых королей
Отмстить какие-то обиды
Его призвали из морей.
Он вышел чёрный, вышел страшный,
И вот лежит на берегу,
А по ночам ломает башни
И мстит случайному врагу.
Летит пустынными полями,
За куст приляжет, подождёт,
Сверкнёт огнистыми щелями
И снова бросится вперёд.
И редко кто бы мог увидеть
Его ночной и тайный путь,
Но берегись его обидеть,
Случайно как-нибудь толкнуть.
Он скроет жгучую обиду,
Глухое бешенство угроз,
Он промолчит и будет с виду
Недвижен, как простой утёс.
Но где бы ты ни скрылся, спящий,
Тебе его не обмануть,
Тебя отыщет он, летящий,
И дико ринется на грудь.
И ты застонешь в изумленьи,
Завидя блеск его огней,
Заслыша шум его паденья
И жалкий треск твоих костей.
Горячей кровью пьяный, сытый,
Лишь утром он оставит дом
И будет страшен труп забытый,
Как пёс, раздавленный быком.
И, миновав поля и нивы,
Вернётся к берегу он вновь,
Чтоб смыли верные приливы
С него запёкшуюся кровь. | Взгляни́, как зло́бно смо́трит ка́мень,
В нём ще́ли стра́нно глубоки́,
Под мхо́м мерца́ет скры́тый пла́мень;
Не ду́май, то́ не светляки́!
Давно́ угрю́мые друи́ды,
Сиби́ллы хму́рых короле́й
Отмсти́ть каки́е-то́ оби́ды
Его́ призва́ли из море́й.
Он вы́шел чё́рный, вы́шел стра́шный,
И во́т лежи́т на берегу́,
А по ноча́м лома́ет ба́шни
И мсти́т случа́йному врагу́.
Лети́т пусты́нными поля́ми,
За ку́ст приля́жет, подождё́т,
Сверкнё́т огни́стыми щеля́ми
И сно́ва бро́сится вперё́д.
И ре́дко кто́ бы мо́г уви́деть
Его́ ночно́й и та́йный пу́ть,
Но береги́сь его́ оби́деть,
Случа́йно ка́к-нибудь толкну́ть.
Он скро́ет жгу́чую оби́ду,
Глухо́е бе́шенство угро́з,
Он промолчи́т и бу́дет с ви́ду
Недви́жен, ка́к просто́й утё́с.
Но где́ бы ты́ ни скры́лся, спя́щий,
Тебе́ его́ не обману́ть,
Тебя́ оты́щет о́н, летя́щий,
И ди́ко ри́нется на гру́дь.
И ты́ засто́нешь в изумле́ньи,
Зави́дя бле́ск его́ огне́й,
Заслы́ша шу́м его́ паде́нья
И жа́лкий тре́ск твои́х косте́й.
Горя́чей кро́вью пья́ный, сы́тый,
Лишь у́тром о́н оста́вит до́м
И бу́дет стра́шен тру́п забы́тый,
Как пё́с, разда́вленный быко́м.
И, минова́в поля́ и ни́вы,
Вернё́тся к бе́регу он вно́вь,
Чтоб смы́ли ве́рные прили́вы
С него́ запё́кшуюся кро́вь. |
Николай Гумилёв | Одержимый | Луна плывёт, как круглый щит
Давно убитого героя,
А сердце ноет и стучит,
Уныло чуя роковое.
Чрез дымный луг и хмурый лес,
И угрожающее море
Бредёт с копьём наперевес
Моё чудовищное горе.
Напрасно я спешу к коню,
Хватаю с трепетом поводья
И, обезумевший, гоню
Его в ночные половодья.
В болоте тёмном дикий бой
Для всех останется неведом,
И верх одержит надо мной
Привыкший к сумрачным победам:
Мне сразу в очи хлынет мгла...
На полном, бешеном галопе
Я буду выбит из седла
И покачусь в ночные топи.
Как будет страшен этот час!
Я буду сжат доспехом тесным,
Я возоплю пред неизвестным.
Я угадаю шаг глухой
В неверной мгле ночного дыма,
Но, как всегда, передо мной
Пройдёт неведомое мимо...
И утром встану я один,
А девы, рады играм вешним,
Шепнут: "Вот странный паладин
С душой, измученной нездешним". | Луна́ плывё́т, как кру́глый щи́т
Давно́ уби́того геро́я,
А се́рдце но́ет и стучи́т,
Уны́ло чу́я роково́е.
Чрез ды́мный лу́г и хму́рый ле́с,
И угрожа́ющее мо́ре
Бредё́т с копьё́м напереве́с
Моё́ чудо́вищное го́ре.
Напра́сно я́ спешу́ к коню́,
Хвата́ю с тре́петом пово́дья
И, обезу́мевший, гоню́
Его́ в ночны́е полово́дья.
В боло́те тё́мном ди́кий бо́й
Для все́х оста́нется неве́дом,
И ве́рх оде́ржит на́до мно́й
Привы́кший к су́мрачным побе́дам:
Мне сра́зу в о́чи хлы́нет мгла́...
На по́лном, бе́шеном гало́пе
Я бу́ду вы́бит из седла́
И покачу́сь в ночны́е то́пи.
Как бу́дет стра́шен э́тот ча́с!
Я бу́ду сжа́т доспе́хом те́сным,
Я возоплю́ пред нѐизве́стным.
Я угада́ю ша́г глухо́й
В неве́рной мгле́ ночно́го ды́ма,
Но, ка́к всегда́, передо мно́й
Пройдё́т неве́домое ми́мо...
И у́тром вста́ну я́ оди́н,
А де́вы, ра́ды и́грам ве́шним,
Шепну́т: " Вот стра́нный палади́н
С душо́й, изму́ченной незде́шним ". |
Николай Гумилёв | В пути | Кончено время игры,
Дважды цветам не цвести.
Тень от гигантской горы
Пала на нашем пути.
Область унынья и слёз -
Скалы с обеих сторон
И оголённый утёс,
Где распростёрся дракон.
Острый хребет его крут,
Вздох его - огненный смерч.
Люди его назовут
Сумрачным именем: Смерть.
Что ж, обратиться нам вспять,
Вспять повернуть корабли,
Чтобы опять испытать
Древнюю скудость земли?
Нет, ни за что, ни за что!
Значит, настала пора.
Лучше слепое Ничто,
Чем золотое Вчера!
Вынем же меч-кладенец,
Дар благосклонных наяд,
Чтоб обрести, наконец
Неотцветающий сад. | Ко́нчено вре́мя игры́,
Два́жды цвета́м не цвести́.
Те́нь от гига́нтской горы́
Па́ла на на́шем пути́.
О́бласть уны́нья и слё́з -
Ска́лы с обе́их сторо́н
И оголё́нный утё́с,
Где́ распростё́рся драко́н.
О́стрый хребе́т его кру́т,
Вздо́х его - о́гненный сме́рч.
Лю́ди его́ назову́т
Су́мрачным и́менем: Сме́рть.
Что́ ж, обрати́ться нам вспя́ть,
Вспя́ть поверну́ть корабли́,
Что́бы опя́ть испыта́ть
Дре́внюю ску́дость земли́?
Не́т, ни за что́, ни за что́!
Зна́чит, наста́ла пора́.
Лу́чше слепо́е Ничто́,
Че́м золото́е Вчера́!
Вы́нем же ме́ч - кладене́ц,
Да́р благоскло́нных ная́д,
Что́б обрести́, наконе́ц
Неотцвета́ющий са́д. |
Николай Гумилёв | Воин Агамемнона | Смутную душу мою тяготит
Странный и страшный вопрос:
Можно ли жить, если умер Атрид,
Умер на ложе из роз?
Все, что нам снилось всегда и везде,
Наше желанье и страх,
Все отражалось, как в чистой воде,
В этих спокойных очах.
В мышцах жила несказанная мощь,
Нега - в изгибе колен,
Был он прекрасен, как облако, - вождь
Золотоносных Микен.
Что я? Обломок старинных обид
Дротик, упавший в траву.
Умер водитель народов, Атрид, -
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озёр,
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор -
Жить, потерявши царя! | Сму́тную ду́шу мою́ тяготи́т
Стра́нный и стра́шный вопро́с:
Мо́жно ли жи́ть, если у́мер Атри́д,
У́мер на ло́же из ро́з?
Все́, что нам сни́лось всегда́ и везде́,
На́ше жела́нье и стра́х,
Все́ отража́лось, как в чи́стой воде́,
В э́тих споко́йных оча́х.
В мы́шцах жила́ несказа́нная мо́щь,
Не́га - в изги́бе коле́н,
Бы́л он прекра́сен, как о́блако, - во́ждь
Зо̀лотоно́сных Микен.
Что́ я? Обло́мок стари́нных оби́д
Дро́тик, упа́вший в траву́.
У́мер води́тель наро́дов, Атри́д, -
Я́ же, ничто́жный, живу́.
Ма́нит прозра́чность глубо́ких озё́р,
Смо́трит с уко́ром заря́.
Тя́гостен, тя́гостен э́тот позо́р -
Жи́ть, потеря́вши царя́! |
Николай Гумилёв | Покорность | Только усталый достоин молиться богам,
Только влюблённый - ступать по весенним лугам!
На небе звёзды, и тихая грусть на земле,
Тихое "пусть" прозвучало и тает во мгле.
Это - покорность! Приди и склонись надо мной,
Бледная дева под траурно-чёрной фатой!
Край мой печален, затерян в болотной глуши,
Нету прекраснее края для скорбной души.
Вон порыжевшие кочки и мокрый овраг,
Я для него отрекаюсь от призрачных благ.
Что я: влюблён или просто смертельно устал?
Так хорошо, что мой взор, наконец, отблистал!
Тихо смотрю, как степная колышется зыбь,
Тихо внимаю, как плачет болотная выпь. | То́лько уста́лый досто́ин моли́ться бога́м,
То́лько влюблё́нный - ступа́ть по весе́нним луга́м!
На́ небе звё́зды, и ти́хая гру́сть на земле́,
Ти́хое "пу́сть" прозвуча́ло и та́ет во мгле́.
Э́то - поко́рность! Приди́ и склони́сь надо мно́й,
Бле́дная де́ва под тра́урно - чё́рной фато́й!
Кра́й мой печа́лен, зате́рян в боло́тной глуши́,
Не́ту прекра́снее кра́я для ско́рбной души́.
Во́н порыже́вшие ко́чки и мо́крый овра́г,
Я́ для него́ отрека́юсь от при́зрачных бла́г.
Что́ я: влюблё́н или про́сто смерте́льно уста́л?
Та́к хорошо́, что мой взо́р, наконе́ц, отблиста́л!
Ти́хо смотрю́, как степна́я колы́шется зы́бь,
Ти́хо внима́ю, как пла́чет боло́тная вы́пь. |
Николай Гумилёв | Христос | Он идёт путём жемчужным
По садам береговым,
Люди заняты ненужным,
Люди заняты земным.
"Здравствуй, пастырь! Рыбарь, здравствуй!
Вас зову я навсегда,
Чтоб блюсти иную паству
И иные невода.
Лучше ль рыбы или овцы
Человеческой души?
Вы, небесные торговцы,
Не считайте барыши!
Ведь не домик в Галилее
Вам награда за труды, -
Светлый рай, что розовее
Самой розовой звезды.
Солнце близится к притину,
Слышно веянье конца,
Но отрадно будет Сыну
В Доме Нежного Отца".
Не томит, не мучит выбор,
Что пленительней чудес?!
И идут пастух и рыбарь
За искателем небес. | О́н идё́т путё́м жемчу́жным
По сада́м береговы́м,
Лю́ди за́няты нену́жным,
Лю́ди за́няты земны́м.
" Здра́вствуй, па́стырь! Ры́барь, здра́вствуй!
Ва́с зову́ я навсегда́,
Что́б блюсти́ ину́ю па́ству
И ины́е невода́.
Лу́чше ль ры́бы или о́вцы
Челове́ческой души́?
Вы́, небе́сные торго́вцы,
Не счита́йте барыши́!
Ве́дь не до́мик в Галиле́е
Ва́м награ́да за труды́, -
Све́тлый ра́й, что розове́е
Са́мой ро́зовой звезды́.
Со́лнце бли́зится к прити́ну,
Слы́шно ве́янье конца́,
Но отра́дно бу́дет Сы́ну
В До́ме Не́жного Отца́ ".
Не томи́т, не му́чит вы́бор,
Что́ плени́тельней чуде́с?!
И иду́т пасту́х и ры́барь
За иска́телем небе́с. |
Владислав Ходасевич | Стансы | Уж волосы седые на висках
Я прядью чёрной прикрываю,
И замирает сердце, как в тисках,
От лишнего стакана чаю.
Уж тяжелы мне долгие труды,
И не таят очарованья
Ни знаний слишком пряные плоды,
Ни женщин душные лобзанья.
С холодностью взираю я теперь
На скуку славы предстоящей...
Зато слова: цветок, ребёнок, зверь -
Приходят на уста всё чаще.
Рассеянно я слушаю порой
Поэтов праздные бряцанья,
Но душу полнит сладкой полнотой
Зерна немое прорастанье. | Уж во́лосы седы́е на виска́х
Я пря́дью чё́рной прикрыва́ю,
И замира́ет се́рдце, ка́к в тиска́х,
От ли́шнего стака́на ча́ю.
Уж тяжелы́ мне до́лгие труды́,
И не тая́т очарова́нья
Ни зна́ний сли́шком пря́ные плоды́,
Ни же́нщин ду́шные лобза́нья.
С холо́дностью взира́ю я́ тепе́рь
На ску́ку сла́вы предстоя́щей...
Зато́ слова́: цвето́к, ребё́нок, зве́рь -
Прихо́дят на уста́ всё ча́ще.
Рассе́янно я слу́шаю поро́й
Поэ́тов пра́здные бряца́нья,
Но ду́шу по́лнит сла́дкой полното́й
Зерна́ немо́е прораста́нье. |
Владислав Ходасевич | Без слов | Ты показала мне без слов,
Как вышел хорошо и чисто
Тобою проведённый шов
По краю белого батиста.
А я подумал: жизнь моя,
Как нить, за Божьими перстами
По лёгкой ткани бытия
Бежит такими же стежками.
То виден, то сокрыт стежок,
То в жизнь, то в смерть перебегая...
И, улыбаясь, твой платок
Перевернул я, дорогая. | Ты показа́ла мне́ без сло́в,
Как вы́шел хорошо́ и чи́сто
Тобо́ю проведё́нный шо́в
По кра́ю бе́лого бати́ста.
А я́ поду́мал: жи́знь моя́,
Как ни́ть, за Бо́жьими перста́ми
По лё́гкой тка́ни бытия́
Бежи́т таки́ми же стежка́ми.
То ви́ден, то́ сокры́т стежо́к,
То в жи́знь, то в сме́рть перебега́я...
И, улыба́ясь, тво́й плато́к
Переверну́л я, дорога́я. |
Владислав Ходасевич | Газетчик | "Вечерние известия!.."
Ори, ласкай мне слух,
Пронырливая бестия,
Вечерних улиц дух.
Весенняя распутица
Ведёт меня во тьму,
А он юлит и крутится,
И все равно ему -
Геройство иль бесчестие,
Позор иль торжество:
Вечерние известия -
И больше ничего.
Шагает демон маленький,
Как некий исполин,
Расхлябанною валенной
Над безднами судьбин.
Но в самом безразличии,
В бездушье торгаша -
Какой соблазн величия
Пьёт жадная душа! | "Вече́рние изве́стия!.."
Ори́, ласка́й мне слу́х,
Проны́рливая бе́стия,
Вече́рних у́лиц ду́х.
Весе́нняя распу́тица
Ведё́т меня́ во тьму́,
А о́н юли́т и кру́тится,
И все́ равно́ ему́ -
Геро́йство и́ль бесче́стие,
Позо́р иль торжество́:
Вече́рние изве́стия -
И бо́льше ничего́.
Шага́ет де́мон ма́ленький,
Как не́кий исполи́н,
Расхля́банною ва́ленной
Над бе́зднами судьби́н.
Но в са́мом безразли́чии,
В безду́шье торгаша́ -
Како́й собла́зн вели́чия
Пьёт жа́дная душа́! |
Владислав Ходасевич | Уединение | Заветные часы уединенья!
Ваш каждый миг лелею, как зерно;
Во тьме души да прорастёт оно
Таинственным побегом вдохновенья.
В былые дни страданье и вино
Воспламеняли сердце. Ты одно
Живишь меня теперь - уединенье.
С мечтою - жизнь, с молчаньем - песнопенье
Связало ты, как прочное звено.
Незыблемо с тобой сопряжено
Судьбы моей грядущее решенье.
И если мне погибнуть суждено -
Про моряка, упавшего на дно,
Ты песенку мне спой - уединенье! | Заве́тные часы́ уедине́нья!
Ваш ка́ждый ми́г леле́ю, ка́к зерно́;
Во тьме́ души́ да прорастё́т оно́
Таи́нственным побе́гом вдохнове́нья.
В былы́е дни́ страда́нье и вино́
Воспламеня́ли се́рдце. Ты́ одно́
Живи́шь меня́ тепе́рь - уедине́нье.
С мечто́ю - жи́знь, с молча́ньем - пѐснопе́нье
Связа́ло ты́, как про́чное звено́.
Незы́блемо с тобо́й сопряжено́
Судьбы́ мое́й гряду́щее реше́нье.
И е́сли мне́ поги́бнуть суждено́ -
Про моряка́, упа́вшего на дно́,
Ты пе́сенку мне спо́й - уедине́нье! |
Владислав Ходасевич | * * * | Как выскажу моим косноязычьем
Всю боль, весь яд?
Язык мой стал звериным или птичьим,
Уста молчат.
И ничего не нужно мне на свете,
И стыдно мне,
Что суждены мне вечно пытки эти
В его огне;
Что даже смертью, гордой, своевольной,
Не вырвусь я;
Что и она - такой же, хоть окольный,
Путь бытия. | Как вы́скажу мои́м косноязы́чьем
Всю бо́ль, весь я́д?
Язы́к мой ста́л звери́ным или пти́чьим,
Уста́ молча́т.
И ничего́ не ну́жно мне́ на све́те,
И сты́дно мне́,
Что суждены́ мне ве́чно пы́тки э́ти
В его́ огне́;
Что да́же сме́ртью, го́рдой, сво̀ево́льной,
Не вы́рвусь я́;
Что и она́ - тако́й же, хо́ть око́льный,
Путь бытия́. |
Владислав Ходасевич | ПЕСНЯ | Я наживляю мой крючок
Трепещущей звездой.
Луна - мой белый поплавок
Над чёрною водой.
Сижу, старик, у вечных вод
И тихо так пою,
И солнце каждый день клюёт
На удочку мою.
А я веду его, веду
Весь день по небу, но -
Под вечер, заглотав звезду,
Срывается оно.
И скоро звёзд моих запас
Истрачу я, рыбак.
Эй, берегитесь! В этот час
Охватит землю мрак. | Я наживля́ю мо́й крючо́к
Трепе́щущей звездо́й.
Луна́ - мой бе́лый поплаво́к
Над чё́рною водо́й.
Сижу́, стари́к, у ве́чных во́д
И ти́хо та́к пою́,
И со́лнце ка́ждый де́нь клюё́т
На у́дочку мою́.
А я́ веду́ его́, веду́
Весь де́нь по не́бу, но -
Под ве́чер, заглота́в звезду́,
Срыва́ется оно́.
И ско́ро звё́зд мои́х запа́с
Истра́чу я́, рыба́к.
Эй, береги́тесь! В э́тот ча́с
Охва́тит зе́млю мра́к. |
Владислав Ходасевич | Воспоминание | Здесь, у этого колодца,
Поднесла ты мне две розы.
Я боялся страсти томной -
Алых роз твоих не принял.
Я сказал: "Прости, Алина,
Мне к лицу венок из лавров
Да серебряные розы
Размышлений и мечтаний".
Больше нет Алины милой,
Пересох давно колодец,
Я ж лелею одиноко
Голубую розу - старость.
Скоро в домик мой сойдутся
Все соседи и соседки
Посмотреть, как я забылся
С белой, томной розой смерти. | Зде́сь, у э́того коло́дца,
Поднесла́ ты мне́ две ро́зы.
Я́ боя́лся стра́сти то́мной -
А́лых ро́з твои́х не при́нял.
Я́ сказа́л: " Прости́, Али́на,
Мне́ к лицу́ вено́к из ла́вров
Да́ сере́бряные ро́зы
Размышле́ний и мечта́ний ".
Бо́льше не́т Али́ны ми́лой,
Пересо́х давно́ коло́дец,
Я́ ж леле́ю одино́ко
Голубу́ю ро́зу - ста́рость.
Ско́ро в до́мик мо́й сойду́тся
Все́ сосе́ди и сосе́дки
Посмотре́ть, как я́ забы́лся
С бе́лой, то́мной ро́зой сме́рти. |
Владислав Ходасевич | Сердце | Забвенье - сознанье - забвенье...
А сердце, кровавый скупец,
Всё копит и копит мгновенья
В огромный свинцовый ларец.
В ночи ли проснусь я, усталый,
На жарком одре бредовом -
Оно, надрываясь, в подвалы
Ссыпает мешок за мешком.
А если глухое биенье
Замедлит порою слегка -
Отчётливей слышно паденье
Червонца на дно сундука.
И много тяжёлых цехинов,
И много поддельных гиней
Толпа теневых исполинов
Разграбит в час смерти моей. | Забве́нье - созна́нье - забве́нье...
А се́рдце, крова́вый скупе́ц,
Всё ко́пит и ко́пит мгнове́нья
В огро́мный свинцо́вый ларе́ц.
В ночи́ ли просну́сь я, уста́лый,
На жа́рком одре́ бредово́м -
Оно́, надрыва́ясь, в подва́лы
Ссыпа́ет мешо́к за мешко́м.
А е́сли глухо́е бие́нье
Заме́длит поро́ю слегка́ -
Отчё́тливей слы́шно паде́нье
Черво́нца на дно́ сундука́.
И мно́го тяжё́лых цехи́нов,
И мно́го подде́льных гине́й
Толпа́ теневы́х исполи́нов
Разгра́бит в час сме́рти мое́й. |
Владислав Ходасевич | Гадание | Ужели я, людьми покинутый,
Не посмотрю в лицо твоё?
Я ль не проверю жребий вынутый -
Судьбы слепое острие?
И плавлю мертвенное олово.
И с тайным страхом в воду лью...
Что шлёт судьба? Шута ль весёлого,
Собаку, гроб или змею?
Свеча колеблет пламя красное.
Мой Рок! Лицо приблизь ко мне!
И тень бессмысленно-неясная,
Кривляясь, пляшет на стене. | Уже́ли я́, людьми́ поки́нутый,
Не посмотрю́ в лицо́ твоё́?
Я ль не прове́рю жре́бий вы́нутый -
Судьбы́ слепо́е острие́?
И пла́влю ме́ртвенное о́лово.
И с та́йным стра́хом в во́ду лью́...
Что шлё́т судьба́? Шута́ ль весё́лого,
Соба́ку, гро́б или змею́?
Свеча́ коле́блет пла́мя кра́сное.
Мой Ро́к! Лицо́ прибли́зь ко мне́!
И те́нь бессмы́сленно - нея́сная,
Кривля́ясь, пля́шет на стене́. |
Владислав Ходасевич | Душа | Душа моя - как полная луна:
Холодная и ясная она.
На высоте горит себе, горит -
И слёз моих она не осушит;
И от беды моей не больно ей,
И ей невнятен стон моих страстей;
А сколько здесь мне довелось страдать -
Душе сияющей не стоит знать. | Душа́ моя́ - как по́лная луна́:
Холо́дная и я́сная она́.
На высоте́ гори́т себе́, гори́т -
И слё́з мои́х она́ не осуши́т;
И от беды́ мое́й не бо́льно е́й,
И е́й невня́тен сто́н мои́х страсте́й;
А ско́лько зде́сь мне довело́сь страда́ть -
Душе́ сия́ющей не сто́ит зна́ть. |
Владислав Ходасевич | * * * | Психея! Бедная моя!
Дыханье робко затая,
Внимать не смеет и не хочет:
Заслушаться так жутко ей
Тем, что безмолвие пророчит
В часы мучительных ночей.
Увы! за что, когда всё спит,
Ей вдохновение твердит
Свои пифийские глаголы?
Простой душе невыносим
Дар тайнослышанья тяжёлый.
Психея падает под ним. | Психе́я! Бе́дная моя́!
Дыха́нье ро́бко затая́,
Внима́ть не сме́ет и не хо́чет:
Заслу́шаться так жу́тко е́й
Тем, что́ безмо́лвие проро́чит
В часы́ мучи́тельных ноче́й.
Увы́! за что́, когда́ всё спи́т,
Ей вдохнове́ние тверди́т
Свои́ пифи́йские глаго́лы?
Просто́й душе́ невыноси́м
Дар та̀йнослы́шанья тяжё́лый.
Психе́я па́дает под ни́м. |
Владислав Ходасевич | Искушение | Довольно! Красоты не надо.
Не стоит песен подлый мир.
Померкни, Тассова лампада,
Забудься, друг веков, Омир!
И Революции не надо!
Её рассеянная рать
Одной венчается наградой,
Одной свободой - торговать.
Вотще на площади пророчит
Гармонии голодный сын:
Благих вестей его не хочет
Благополучный гражданин.
Самодовольный и счастливый,
Под грудой выцветших знамён,
Коросту хамства и наживы
Себе начёсывает он:
"Прочь, не мешай мне, я торгую.
Но не буржуй, но не кулак,
Я прячу выручку дневную
Свободы в огненный колпак".
"Душа! Тебе до боли тесно
Здесь, в опозоренной груди.
Ищи отрады поднебесной,
А вниз, на землю, не гляди".
Так искушает сердце злое
Психеи чистые мечты.
Психея же в ответ: "Земное,
Что о небесном знаешь ты?" | Дово́льно! Красоты́ не на́до.
Не сто́ит пе́сен по́длый ми́р.
Поме́ркни, Та́ссова лампа́да,
Забу́дься, дру́г веко́в, Оми́р!
И Револю́ции не на́до!
Её́ рассе́янная ра́ть
Одно́й венча́ется награ́дой,
Одно́й свобо́дой - торгова́ть.
Вотще́ на пло́щади проро́чит
Гармо́нии голо́дный сы́н:
Благи́х весте́й его́ не хо́чет
Благополу́чный граждани́н.
Самодово́льный и счастли́вый,
Под гру́дой вы́цветших знамё́н,
Коро́сту ха́мства и нажи́вы
Себе́ начё́сывает о́н:
" Прочь, не меша́й мне, я́ торгу́ю.
Но не буржу́й, но не кула́к,
Я пря́чу вы́ручку дневну́ю
Свобо́ды в о́гненный колпа́к ".
" Душа́! Тебе́ до бо́ли те́сно
Здесь, в опозо́ренной груди́.
Ищи́ отра́ды поднебе́сной,
А вни́з, на зе́млю, не гляди́ ".
Так искуша́ет се́рдце зло́е
Психе́и чи́стые мечты́.
Психе́я же в отве́т: " Земно́е,
Что о небе́сном зна́ешь ты́? " |
Владислав Ходасевич | * * * | Люблю людей, люблю природу,
Но не люблю ходить гулять,
И твёрдо знаю, что народу
Моих творений не понять.
Довольный малым, созерцаю
То, что даёт нещедрый рок:
Вяз, прислонившийся к сараю,
Покрытый лесом бугорок...
Ни грубой славы, ни гонений
От современников не жду,
Но сам стригу кусты сирени
Вокруг террасы и в саду. | Люблю́ люде́й, люблю́ приро́ду,
Но не люблю́ ходи́ть гуля́ть,
И твё́рдо зна́ю, что́ наро́ду
Мои́х творе́ний не поня́ть.
Дово́льный ма́лым, созерца́ю
То, что́ даё́т неще́дрый ро́к:
Вяз, прислони́вшийся к сара́ю,
Покры́тый ле́сом бугоро́к...
Ни гру́бой сла́вы, ни гоне́ний
От совреме́нников не жду́,
Но са́м стригу́ кусты́ сире́ни
Вокру́г терра́сы и в саду́. |
Владислав Ходасевич | * * * | Когда б я долго жил на свете,
Должно быть, на исходе дней
Упали бы соблазнов сети
С несчастной совести моей.
Какая может быть досада,
И счастья разве хочешь сам,
Когда нездешняя прохлада
Уже бежит по волосам?
Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаённо хороша,
И небом невозбранно дышит
Почти свободная душа. | Когда́ б я до́лго жи́л на све́те,
Должно́ быть, на исхо́де дне́й
Упа́ли бы собла́знов се́ти
С несча́стной со́вести мое́й.
Кака́я мо́жет бы́ть доса́да,
И сча́стья ра́зве хо́чешь са́м,
Когда́ незде́шняя прохла́да
Уже́ бежи́т по волоса́м?
Глаз отдыха́ет, слу́х не слы́шит,
Жизнь потаё́нно хороша́,
И не́бом невозбра́нно ды́шит
Почти́ свобо́дная душа́. |
Владислав Ходасевич | Жизель | Да, да! В слепой и нежной страсти
Переболей, перегори,
Рви сердце, как письмо, на части,
Сойди с ума, потом умри.
И что ж? Могильный камень двигать
Опять придётся над собой,
Опять любить и ножкой дрыгать
На сцене лунно-голубой. | Да, да́! В слепо́й и не́жной стра́сти
Переболе́й, перегори́,
Рви се́рдце, ка́к письмо́, на ча́сти,
Сойди́ с ума́, пото́м умри́.
И что́ ж? Моги́льный ка́мень дви́гать
Опя́ть придё́тся над собо́й,
Опя́ть люби́ть и но́жкой дры́гать
На сце́не лу́нно - голубо́й. |
End of preview. Expand
in Data Studio
Ars Poetica
The Ars Poetica dataset is a collection of Russian-language poetry from the 19th and 20th centuries, annotated with stress marks. This dataset is designed to support research in generative poetry, computational linguistics, and related fields.
Stress marks were automatically assigned using the RussianPoetryScansionTool library. While the dataset has undergone selective manual validation, users should be aware of potential inaccuracies due to the automated process.
Example
За́йку бро́сила хозя́йка —
Под дождё́м оста́лся за́йка.
Со скаме́йки сле́зть не мо́г,
Ве́сь до ни́точки промо́к.
Citing
If you use this dataset in your research or projects, please cite it as follows:
@misc{Conversations,
author = {Ilya Koziev},
title = {Ars Poetica Dataset},
year = {2025},
publisher = {Hugging Face},
howpublished = {\url{https://huggingface.co/datasets/inkoziev/ArsPoetica}},
}
License
This dataset is licensed under the CC-BY-NC-4.0 license, which permits non-commercial use only. For commercial use, please contact the author at [[email protected]].
By using this dataset, you agree to:
- Provide proper attribution to the author.
- Refrain from using the dataset for commercial purposes without explicit permission.
Other resources
If you are interested in stress placement and homograph resolution, check out our Homograph Resolution Evaluation Dataset and Rifma datasets.
Limitations
Automated Processing: The dataset was generated through automated methods with only selective manual validation. As a result, some poems may contain misspellings, typos, or other imperfections.
Limited Scope: The dataset does not encompass the full range of Russian poetic works. Many genres, forms, and longer compositions are excluded, making it unsuitable as a comprehensive anthology of Russian poetry.
- Downloads last month
- 97